Княжна (СИ) - Дубравина Кристина "Яна .-."

Это будто было геометрической аксиомой — теоремой, не требующей доказательства.

Только вот Саша не поверил. Он нахмурился, точно в презрении, и спросил:

— Ты кого обмануть пытаешься, Пчёла? Меня, а? Или Аньку? Может, себя?

— Матерью клянусь, — произнёс Витя и прижал руку к сердцу. — В мыслях не было врать.

Не дрогнуло ничего внутри у юноши. Не было страха, что судьба за нарушение стихийно данного обещания действительно мать у Пчёлы заберет, что потом пожалеть может за слова свои. Нет… Только спокойствие. Опять спокойствие.

Знак, наверно.

— Побойся Бога, Пчёлкин, — цокнул Белов с таким выражением лица, на которое больше нельзя было закрывать глаза. А потом добавил, словами пуская очередную отравленную стрелу:

— Тётя Ира ещё молодая у тебя. Ей рано умирать.

И это стало последней каплей. Саня сам, наверно, того не до конца понимая, перешёл грань. Пчёла поднялся на ноги раньше, чем окончательно вышел из себя, а руками по столу ударил, уже озверев.

Достаточно. Он не малолетний дрыщ у Белова на подсосе, который молчать обязан, когда его прессуют. Он не должен язык в задницу засовывать, когда Саня палку перегибает, когда про его мать такое говорит и Пчёлкина слышать не хочет за упрямостью своей.

— Я тебя переубеждать не собираюсь! — почти проорал Витя, посмотрел на Сашу сверху вниз. У Белого глаза на лоб полезли, когда Пчёла кулаком по столу застучал, чуть ли не каждое слово отделяя ударом, от которого спустя секунды рука стала неметь:

— Мне пле-вать абсолютно! — и ладонь на стол с грохотом опустил: — Хоть что думай, Саня! Всё равно.

— А мне нет! — так же зычно отозвался Саша спустя какие-то мгновения тишины, по ушам бившие сильнее грохота военной канонады. — Анька не чужая мне, и я не позволю, чтобы ты ей жизнь испоганил своей одноразовой хотелкой!

— Ты за неё не говори, не знаешь же нихрена. Если Князева мне сама это скажет, то уйду. А твои установки мне и в хер не впились!

— Какой ты самоуверенный, Пчёла! — Белов возмутился криком, какой подслушивать нужды уже не было, и сам поднялся на ноги, становясь с Витей почти одного роста. — Что, думаешь, что действительно Князева нужна тебе? Или ты ей нужен? Решил, что ли, что надолго это всё у вас?!

— Если с таким-то настроем подходить, то, блять, конечно, на день-другой! Неделя — максимум. Но ты, Сань, помни, что у меня на Княжну планы другие.

— Полководец хренов. Планы он уже настроил… — чуть ли не плюнул Белов, а потом руку вскинул, указал ею куда-то в окно, словно пальцем тыкал на дом Анькин. — Да пойми ты, что сложно тебе будет. Потом же на мозги всем капать начнёшь, какая Князева зануда, как скучно тебе с ней. У Ани характер непростой, не сможешь ты с ней нормально ужиться, пойми!

— Но я уже решил всё, Белый, — уверил Пчёла, уже не крича. — Я должен.

Связки болели, но и сдавать позиции стихнувшим голосом он не собирался. Только крепче впился взглядом в перекошенное лицо Белова. Саша же проорал, словно достучаться до него хотел:

— Да кому ты что должен?!

— Самому себе.

— Ёшкин кот, — качнул головой Белый, щёлкнул языком. А потом, сжимая кулаки на поверхности стола, он спросил почти что шепотом, каким посвящали в великие тайны. — Да ты, чего, влюбился, Витя? В хорошую девочку? — и на свой же вопрос ответил:

— Не ты первый такой недо-Ромео, не ты последний. Перетерпишь, переждёшь. Забудешь.

— Ага, сейчас!.. Княжна нравится мне, — снова повторил Витя и не сдержался. От ощущения, что он разговаривал со стеной, которая, мало того, что ничего не понимала, так ещё и давила, падала на Пчёлкина, парень воскликнул: — И я устал это повторять!

А потом вдруг хлопком электрического напряжения в голове Витиной появилась идея. Мысль, о которой забыл, но которая могла бы очень круто Саше показать на простом примере, о чём Пчёла говорил. Не зря ж твердили, что нужно себя на место другое поставить, чтоб всё понять…

И тогда бригадир, не тратя время на подбор правильных слов, резко, почти кругом перевёл стрелки:

— Ты себя-то вспомни! Сам перед Суриковой скакал чуть ли не на задних лапках. И плевать тебе было, что в розыске находился, что на даче у Царёвых тебя чуть в решето не превратили. А чего так?! — стукнул опять кулаком так, будто думал стол из, чего уж там греха таить, крепкого дерева проломить.

Белый заткнулся, хотя Витя и чувствовал, что это ненадолго. Огонь, загоревшийся под рёбрами, терпение пеплом оборачивал. Пчёла на свой же вопрос ответил:

— Да всё потому, что Оля в душу тебе запала. И ты против всякой херни шел. Своего же ты добился, Белый. И я добьюсь, — и уже в который раз повторил вещь, в какую друг должен был поверить, как минимум, из-за частоты произнесенного признания:

— Потому, что Анютка нравится мне. Причем конкретно.

— Я понять не могу, Пчёла, — Саша, как в полусне, дёрнул бровями. — Нравится да нравится… Заладил, бляха-муха. Может, ты ещё женишься на ней, а?

— Вполне возможно, — с жаркой уверенностью сказал Пчёла, и тем самым окончательно повернул рычаг от коробки динамита. Белый, который и без того заведён был до предела, вдруг в злобе проорал что-то нечленораздельное, но очень яростное даже на слух.

А потом прошла секунда. Саша вытащил из-за спины пистолет, дуло которого преподнёс к лицу Вити.

Оба почти синхронно перевели дыхание, приходя в себя. Стихли. От ора гудело в ушах, горло саднило собравшейся мокротой. Витя дышал через нос, едва ли подбородком не ударяясь об огнестрел Белова, и сглотнул.

«Всё, спокойно-спокойно…»

Сердце стучало о ребра так, словно «напоследок» решило хорошенько кровь покачать. Ещё, казалось, немного работы в таком темпе — и остановилось бы, став совсем негодным. И тогда все проблемы, переживания скрылись бы в темноте бесконечности, куда каждый — рано или поздно — попадёт…

Саня посмотрел на Витю в надежде на лице его, во взгляде эмоции прочитать. Всё думал понять, насколько хорошо Пчёла мог врать с пистолетом у самого лица, хватило бы бригадиру совести усмехаться, обещать вещи, которой не сделал бы потом, рискуя получить пулю в лоб?

Белый не выстрелил бы никогда в брата. И пистолет его, стволом упирающийся в челюсть друга, оттого и не заряжен был. Не выстрелил бы… а вот кулаки о наглую морду мог почесать.

Чтобы Пчёла к Анне не приближался — по крайней мере, до того момента, пока с лица б не сошли синяки и ссадины.

Но Витя оставался таким же спокойным, каким и был, когда только в кабинет его зашел. Ни капли сомнений ни во взгляде, ни в стойке, которая по напряженности своей напоминала исключительно боевую. Словно всё равно ему было на ствол, что лицо Витино мог превратить в кровавое месиво.

Плевать ему совершенно. Чего, не боится, что ли?..

— Пчёла, — протянул шепотом Саша и чуть потряс пистолетом перед лицом Вити. В глазах бригадира, по цвету и стеклянности напоминающие в тот миг глыбы льда, отразилась мушка огнестрела.

Белый перевёл дыхание и сказал серьёзно, как не говорил ни одной фразы до того:

— Ты… не горячись. Подумай хорошенько, что говоришь, — Пчёла поднял взгляд. Что-то внутри — какой-то натянутый до состояния каната нерв — задрожало, вынуждая напряженные кончики пальцев собраться в кулаки.

Саша вдруг сказал тоном отца, читающего нравоучения:

— Потому что, если ты сейчас слова свои назад не возьмёшь, я… через какое-то у тебя об обещанном спрошу. Так что расценивай это, как первое — и последнее — китайское предупреждение. Если не опомнишься…

— Я в себе и словах своих уверен, — прервал его Пчёлкин, и без того понимая, что Саша по-другому с ним «говорить» будет в случае, если Витя облажается.

Белов ещё некоторые мгновения, какие самому Саше показались долгими часами, посмотрел на лицо Вити. И, сука, выражение спокойствия напоминало маску, какую не пробьёт ни одна пуля, ни один снаряд.

Сердце застучало медленнее, возвращаясь в относительно привычный ритм, но сильнее стало давать по рёбрам, когда Саня перевёл дыхание и опустил пушку.