Не родные (СИ) - Джокер Ольга

— Стоять! — повышаю голос и разворачиваю её за плечо. — Я спрашиваю: какой, на хер, план?

Аня облизывает губы и томно вздыхает.

— Вита отделаться от вас хотела, Кирилл. Душили вы её опекой своей и контролем. Денег не давали. Я предложила поласковее быть. Слушаться во всём, потакать вашим капризам.

Она замолкает и отводит взгляд.

— Дальше.

— Дала ей совет переспать с вами… с тобой. Сказала, что мужчины совсем другими становятся и привилегий гораздо больше. В том числе и денежных.

Как же меня достал весь этот детский сад! Отпустив Аню, чувствую, как гнев достигает максимальной отметки. Если она сейчас не уйдёт, то боюсь, я за себя не ручаюсь.

— Вон пошла.

— Кирилл! Не злитесь, пожалуйста! — всплёскивает руками девушка. — Ну вы же совсем ей выбора не оставили! Знаете, как это унизительно — просить деньги на всякие мелочи?

— Я сказал: пошла вон отсюда. И пирожки свои захвати.

Ровно за десять минут до назначенного времени я останавливаю автомобиль на парковке у главного офиса на Кузнецком мосту. Выхожу на улицу, пропитанную дождём, медленно бреду ко входу.

— Вас уже ждут, — сообщает, лучезарно улыбаясь, помощница Косминина.

— Спасибо.

Постучав три раза, переступаю порог кабинета.

— Разрешите войти, товарищ генерал-лейтенант?

— Входи. И дверь плотнее закрой.

В кабинете ярко горит свет. Хочется прищуриться — так сильно глаза слепит.

Виктор Сергеевич Косминин занимает должность начальника штаба. Мы давно знакомы: он был моим преподавателем в вузе. По его протекции сразу же после окончания обучения меня взяли в одно из элитных спецподразделений. Я не упустил свой шанс, намертво в него вцепился.

Несколько месяцев назад Косминин заявил, что собирается на пенсию. У него онкология, он испытывает сильнейшие боли и давно сидит на обезболивающих. Кандидата на его должность было всего два: я и Смолин.

Я сажусь в потёртое кресло, вытягиваю ноги. Виктор Сергеевич достаёт из сейфа бокал и наполняет его коньяком.

— Будешь?

— Я за рулём.

— Жаль. У нас, как я понимаю, разговор в неформальной обстановке будет.

— Да, у меня дело. Важное.

— Мне вкратце обрисовали, Кирилл. Но ты подробнее расскажи. Ещё раз.

За годы службы Косминин оброс крепкими связями. Он и не из такой задницы помогал выпутаться. Именно поэтому я к нему и пришёл, готов заплатить любую цену.

— М-да, — заключает Виктор Сергеевич, выслушав мой рассказ.

— Здесь можно что-нибудь сделать?

— Можно. Но ты же понимаешь, что фамилию твою, чистую и незапятнанную, замарают по самые яйца?

— Понимаю.

— И речи о повышении тогда быть не может, Самсонов. Готов отдать свою должность Смолину? Готов похерить всё то, чего добился? — Косминин подаётся вперёд и складывает морщинистые руки перед собой. — Ты скажи мне: оно того стоит? Вернее, она того стоит?

Оставить Виту в тюрьме? Пусть без меня плывёт дальше? Сделать вид, что я ни при чём?

Признаться честно, я этого хотел, когда был вне себя от гнева. Мечтал напугать, наказать и проучить, чтобы в следующий раз сначала думала, а потом делала. Возможно, подействовало бы.

— Стоит, — отвечаю Косминину.

— Расстроил ты меня, Кирилл, — качает он головой. — Но раз решил, то будь по-твоему. А сейчас иди. Я позвоню на днях и скажу условия.

Глава 43

Вита

Натянув одеяло по самое горло, пытаюсь уснуть.

Губа саднит и кровоточит, а слёзы катятся из глаз, но я не подаю вида, что мне плохо. Лучше всего оставаться незамеченной. Много не болтать, вести себя тихо. Лишний раз не попадаться на глаза дежурной по камере, не то схлопотать можно по самое не могу. Сегодня в этом убедилась, когда попыталась возмутиться, почему именно я третий день подряд должна убираться. Получила звонкую пощёчину, аж назад отбросило. Перед глазами посыпались искры, кожа на щеке загорелась, а губа лопнула.

Как оказалось, ещё легко отделалась. Об этом я узнала на прогулке, когда перекинулась парой фраз со своей соседкой. Она обычно отмалчивалась, порой я думала, что девушка немая. Но здесь так надо. Молчать, слушаться и выполнять приказы.

После того как мы с дежурной повздорили, к нам пришли с проверкой два крепких охранника. Смерили взглядом, приказали вести себя смирно. Рая, так зовут женщину, которая распускала руки, тут же притихла и сказала, что больше не будет. Она делала это исключительно в воспитательных целях.

«Надо уснуть, надо», — умоляю себя, лёжа под колючим ворсистым одеялом.

Когда закрываешь глаза, можно на несколько мгновений перенестись в прошлую жизнь. Сказочную, настоящую, интересную. Посмаковать детали, насладиться. Вспомнить то, что раньше не ценила и что теперь недоступно. Сидя в четырёх стенах следственного изолятора, многое переосмысливаешь. Нет, не многое. Почти всё.

В камере душно и накурено. Из окна затягивает ветер. Хочется навсегда уснуть, потому что просыпаться в этой новой для меня реальности мучительно сложно. Словами не описать насколько. Здесь свои законы и правила, своя жизнь, к которой я оказалась не готова. Наверное, к подобному просто невозможно привыкнуть, потому что там, на свободе, я была безгранично счастлива. Жаль, что поздно это поняла.

Мне удаётся провалиться в сон. Тёплый, приятный. Я лежу в своей постели с чистыми, пахнущими кондиционером простынями и купаюсь в объятиях Кирилла. Он трогает меня, гладит, целует. Насытиться не может. А я льну к нему всем телом и прошу, чтобы никогда не отпускал, потому что без него безумно холодно и одиноко.

— Подъём! — звучит резкий голос, который вырывает из прекрасного сна.

Я открываю глаза, ёжусь. От мысли, что на завтрак принесут вязкую серую кашу, начинает тошнить. Я почти не ем здесь, пересилить себя не могу.

Отрываю голову от подушки, пальцами приглаживаю спутанные пряди волос и связываю их резинкой. Вылезать из-под одеяла не хочется, потому что в камерах слабо топят, но надо. Здесь никого не интересуют твои желания. Всем глубоко наплевать. Ты обязан повиноваться системе, иначе она перемелет тебя с косточками.

После завтрака, к которому я почти не притрагиваюсь, не считая половинки вареного яйца, нас выводят на прогулку. Правда «прогулка» — это громко сказано. Не улица, а закрытое помещение с бетонными стенами и полом. Над головой крыша и полоска неба в один метр, и та в колючей проволоке. Само помещение двенадцать шагов в длину и пять шагов в ширину. Я засекала.

Надышаться свежим воздухом не получается, ведь вокруг все курящие — что в камере, что на прогулке. Да и тяжёлый сырой воздух в бетонных «коробках» лишь усугубляет ситуацию. Гуляющих людей стерегут крепкие собаки, довольно умные и упитанные. На кого-то они лают, но меня не трогают. Прогулка длится в среднем двадцать минут.

Следом обед, ужин, отбой. Всё циклично, по кругу. Надо бы привыкнуть к режиму, но я не могу. Каждую ночь вгрызаюсь зубами в подушку и еле слышно скулю. Мечтаю, чтобы поскорее изобрели машину времени, которая дала бы мне возможность отмотать время назад и не совершить роковую ошибку, которая перечеркнула всё хорошее и разделили жизнь на до и после.

— Почему в камере грязь? — вскрикивает дежурная, когда я лежу в постели и пытаюсь уснуть.

— Не знаю. Я убиралась, — отвечаю ей глухо.

— Плохо убиралась! Посмотри, сколько пепла на полу!

Я сцепляю зубы и хочу ответить, что вообще не курю! Этот пепел кто-то специально оставил там, хотя на столе стоит пепельница. Но понимаю, что в очередной раз нарвусь на физическую расправу. А мне это не нужно. До сих пор губа болит после прошлого раза.

Нехотя поднявшись с кровати, беру в руки веник. Слёзы душат, вдохнуть не могу. Соседка по камере сказала, что меня здесь не любят, потому что за мной присматривают. Вытерев лицо рукавом, продолжаю уборку.

Если Самсонов попросил присматривать, то почему сам не приходит? Почему не даёт весточки? Ну почему? Я ужасно по нему соскучилась. Умираю здесь без него, медленно и мучительно.