Ты теперь моя (СИ) - Тодорова Елена
Юля… Моя Юлька… Моя… Юля… Моя…
Год я считал, что ее больше нет. Каждый чертов день засыпал и просыпался с этой планомерно выжирающей мозг мыслью. Кто-нибудь хотя бы примерно может себе это представить? Кто-нибудь…
Как такое возможно?
Я знал, что Юля села в тот треклятый Мерс! Видел ее на заднем сиденье. По сей день дословно помню, что говорил Костя. Она была там. Была! А позже эксперты на моих глазах выгребали обугленные останки. Именно я подтвердил, что одно из тел принадлежит моей жене.
Моя… Моя жена… Моя… Юля…
Весь этот адский год моей и оставалась. Сказал бы, что тенью за мной ходила. Да нет. Сам внутри ее носил.
Сейчас смотрю и глазам не верю.
Она. Живая. Дышащая. Из плоти и крови. Не очередное видение. Не морок. Не сон. Реальная. Точно такая же, и в то же время совсем другая. В первую встречу решил, что красивая. Сейчас же с болью подумал: нельзя быть такой красивой. Губительная эта красота. Какая-то аномальная, ненормальная, одуряющая.
— Матерь божья… — отмирает Сеня.
Хочу следом за ним выйти из оцепенения. А не получается. Юля тоже не справляется. Пытается казаться уверенной и холодной, но я-то вижу ее глаза. Живые они: горящие и сверкающие. Все, что внутри прячет, волей-неволей выплескивается. Мне на душу огнем ложится.
Как с ней разговаривать, если я даже находиться рядом не готов?
На куски разрывает. С дрожью, рычанием и дикими криками. Больно ли это? Убийственно. Жив ли я еще? Не уверен.
Слышу, как за спиной начинается шевеление. Братва во главе с Семеном, не создавая суеты, отступает. Тихо становится. Дыхание Юли, хоть и держит она недюжинную дистанцию, улавливаю.
Совершаю несколько шагов к ней, чтобы разрушить застывший между нами воздух. С такого расстояния, глаза в глаза, сердце еще надрывнее по швам трещит. И в какой-то миг, будто не выдержав давления крови, разрывается. Густой горячей массой с силой в ребра толкается.
Юля… Юлька…
У меня же, мать ее, после нее ни одной женщины не было. Ни к одной не прикоснулся.
Когда такой, как я, находит свою пару, вероятно, это тот самый роковой случай.
Я же, мать вашу, как зверь. Я — зверь! Разорвать ее готов. За все сразу! За обман. За тишину. За все чувства, что она во мне поселила! Но больше всего за то, что сейчас так подставилась, позволив мне себя найти.
Не стоило…
По периметру, будто сметая мои грешные мысли, расходится громкий звон колоколов. То ли из-за того, что храм совсем рядом, то ли просто потому, что все органы восприятия сейчас воспалены — эти звуки буквально оглушают.
В нашем случае кажется, словно конец света наступает. Ветер метет, колокол зазывает, вот-вот небо на землю рухнет — не будет, кому отпевать. Ну, и хрен с ним. Юлька, сучка, отпетая, а у меня, сволочи, душа такая черная — ничего не поможет.
В глаза ей смотрю и понимаю, что после этого самой дремучей тропой к ней пойду. Раз она такая живучая, ад переверну, но, мать ее, найду!
Польза от этого безбожного церковного вмешательства определенно следует. Когда звон стихает, я могу говорить, не опасаясь того, что вместо слов из груди вырвется рычание.
— Зачем ты это сделала?
— Так получилось.
Если бы мог, засмеялся. Но в тот момент, узнавая этот голос и легкость, которая припечатывает в грудь с не меньшей силой, чем кулак тяжеловеса, вдохнуть не сразу могу.
— Исчерпывающий ответ.
— А ты считаешь, что заслуживаешь большее?
Секунд десять себе даю, чтобы не просто выпад этот понять. Расщепить эмоции, с которыми он сделан, хочу.
— Охренеть как заслуживаю, Юля.
Глотку, словно наждаком, царапает ее имя, так давно его не произносил вслух. Она тоже вздрагивает и судорожно взгляд опускает, чтобы скрыть вспышку чувств, которую я успеваю заметить. Миг, а меня рвет на британский флаг.
— Сейчас зачем появилась? Юля? — новым хрипом заставляю ее поднять глаза. — Ты, мать твою, представляешь, какой механизм запустила? Зачем? Зачем ты позволила мне тебя найти?
Мой жесткий рев обрывается, когда Юля поднимает ладонь и кладет ее мне на щеку. Морщусь и сцепляю зубы, пытаясь удержать под контролем волну эмоций, которые взметает этот тактильный контакт. Хрен там! Все смывают. По груди сумасшедшей стаей разлетаются.
Она жива. Она жива. Она жива.
Я живой. Я живой. Я живой.
Неважно, где именно мы находимся. Кто стоит за спиной. Мир вокруг уже уничтожен. Только я и она.
По всем правилам повтор ощущений должен быть скупее и тусклее. Но мы с Юлей разрываем шаблон. Они ярче, безумнее, горячее. Вены перекручивает. Глаза выжигает. Сердце отбойником ходит.
Мать же ж твою, Юля…
Мне хочется привязать ее к себе. Приковать цепями. Намертво пришить. Чтобы никогда и никуда. Только вместе. Только вдвоем.
— Значит, уверена, что я тебе ничего не сделаю? — неосознанно прищуриваюсь, прорываясь через глаза ей в душу.
По ее частому громкому дыханию и бурному подъему грудной клетки предполагаю, что ее сердце колотится так же одержимо сильно, как мое собственное.
— Уверена.
Юля убирает ладонь и отступает. Чтобы позволить ей это сделать, мне приходится задействовать все резервные силы.
Зрительно не выпускаю. Когда еще на шаг отходит, следом двигаюсь.
— Стой! Стой, Юля, — бросаю резко, с ненамеренной грубостью. — Помнишь, чему я учил, если зверь уже рядом?
Она громко сглатывает. Медленно задирая голову, фиксирует на мне настороженный взгляд.
— Не бежать, — тихо выговаривает. Визуально держится — не вздрагивает, хотя на плечах ознобом кожу стягивает. — Если побегу, стану добычей… Догонит.
— Догоню.
Замираем оба. Не выпуская друг друга из внимания, молча решаем общую задачу.
— Просто скажи мне — зачем? Просто скажи, Юля!
— Так быстро, как ты хочешь, не получится. Это непросто! Одним махом не вывалишь.
— А ты попытайся!
— Рома, Рома… — говорит медленно, но все равно захлебывается воздухом. — Ты должен меня отпустить, Рома, — с хриплым покашливанием выдыхает. — Я никуда не исчезну. Теперь ты знаешь, где я живу. Завтра встретимся и нормально поговорим.
— Почему завтра?
Юля на секунду прикрывает глаза. Выдерживает паузу, подбирая слова. Неудивительно. Ведь всего одно неправильное — может стоить ей свободы.
— Сейчас мы на эмоциях. Так… Тяжело с таким грузом разговаривать. Нам обоим стоит успокоиться, — снова замолкает. Медлит. — Пожалуйста.
— Когда ты научилась думать, прежде чем говорить?
Не преследую никакого дурного умысла. Не пытаюсь ее обидеть. Теперь я понимаю, что мне нравилось, когда она не сдерживалась. Больше не хочу, чтобы она осторожничала с эмоциями. По крайней мере, со мной.
— Пришлось. Крови нахлебалась, вот и научилась.
Не знаю, что именно кроется за этим заявлением, но оно прошибает меня током до кости.
Где она была этот год? Как жила? Почему ей было больно? Все ли с ней сейчас в порядке? Если за этим стоит какая-нибудь гнида… Пусть только скажет!
Рывком оттягивая ворот рубашки, отвожу воспаленный взгляд в сторону.
— Завтра, — соглашаясь, голоса своего не слышу. В голове гул непрерывный стоит. — Где и во сколько?
— Можем в кафе встретиться. Недалеко от моего дома… «Мистерия», знаешь? Там будет лучше всего.
— Во сколько?
— Как тебе удобно?
— Как мне удобно? — жестко высекаю, вновь обращая на нее взгляд. — Моя покойная жена воскресла из мертвых, дайте-ка я подумаю, в котором часу мне удобно с ней встретиться?
По крайней мере, у нее хватает совести покраснеть.
— Как насчет… Где-то в районе двенадцати? — предлагает тихо.
— Хорошо. Иди.
Сжимая челюсти, в последний раз задерживаю на ней взгляд, хотя в этом нет никакой надобности. Рассмотрел и запомнил до мельчайших деталей.
— Хорошо? — Юля явно не верит, что я ее отпускаю.
Очевидно, держит в сознании предыдущее предупреждение. Боится отступить и повернуться спиной.
— Да. Иди, — повторяю отрывисто. Чувствуя, как вновь расходится сердце, подгоняю: — Иди же, Юля!
