Та, что меня спасла (СИ) - Ночь Ева
А ещё я думаю, что дни рождения или праздники можно устраивать почаще. Может, потому что мне хорошо в этой компании.
Ближе к вечеру у Эдгара звонит телефон. По лицу я вижу: что-то случилось или звонит кто-то очень неприятный.
Они переглядываются с Севой. Эдгар уходит от шума. Я могу только видеть, как он хмурится и говорит что-то резкое, отрывистое. Больше слушает и рубит рукой воздух.
В груди становится тесно. Что там на этот раз? Что опять случилось? Даже сегодня нет ему покоя.
– У тебя такое лицо, Тайна, будто ты сейчас заплачешь.
Я моргаю. Альберт стоит рядом. Не слышала, как он подошёл – слишком была поглощена подглядыванием за мужем.
– Ты ошибаешься, – улыбаюсь я ему. – Хочу, чтобы ты помог мне, – воркую, приподнявшись на цыпочки, чтобы посекретничать на ухо.
Ну, большинству дела нет до наших разговоров. Но муж мой ревнивый кидает грозный взгляд, да кое-кто бледнеет. Или зеленеет – это уж с какого ракурса посмотреть.
У Аля грустные глаза. Кажется, ему нелегко дались эти дни. Но ничего. Я попытаюсь всё исправить. Если успею. Эдгар приближается к нам ну очень решительным шагом.
46. Эдгар
Он позвонил вовремя. Когда все счастливы и расслаблены. Когда забываешь обо всём и просто наслаждаешься.
Я переглядываюсь с Севой. У него взгляд: «А я же говорил!». Да, Сева не просто гламурное трепло. Он ещё и аналитик. И то, что Янышевский позвонил, ещё раз подтверждает, что ход Севиных мыслей – правильный.
– Эдгар, Эдгар, – по-отечески журит он меня как нашкодившего сыночка. – Мне кажется, мы неправильно поняли друг друга.
«Мы» в его интерпретации – это я. Посмел ослушаться.
– Но я дам тебе подумать ещё немного. Осознать и принять правильное решение. У тебя нет выбора, Эдгар. Есть лишь цепочка правильных действий. Ты же не хочешь, чтобы с девочкой что-то случилось?
У меня невольно сжимаются кулаки, а челюсти я стискиваю так, что перед глазами тёмные круги начинают расходиться.
– Жизнь человека – такой нестойкий элемент. Хрупкий, я бы сказал. Вот она стоит, красивая, улыбается. На ней голубое платье, Эдгар, под цвет её прекрасных глаз. Ты же не хочешь видеть её лицо расстроенным или пустым? Да и что ты сможешь дать ей, когда у тебя ничего не останется? Нищих бросают очень быстро. Находят более щедрых и влиятельных мужчин. Думаешь, твоя жена особенная, не такая? Поверь: ничем не отличается от других.
Голубое платье. Откуда он знает? Здесь уединённое место, тщательно подобранная охрана и персонал. Проверенные годами люди. Но то, что он говорит о голубом платье, означает только одно.
Это не пустые угрозы. И Янышевский даёт понять мне: он терпит, но терпение его не безгранично.
– Чего ты добиваешься, Пётр Григорьевич? – я пытаюсь говорить спокойно, но ярость и рычание прорываются вместе с резкими движениями.
– Ничего лишнего, – охотно поясняет бывший партнёр. – Всё, как и договаривались: ты разводишься, женишься на моей Снежане, мы объединяем капиталы – и всё становится прозрачно, тихо и спокойно.
Слишком сладко поёт, чтобы это было правдой. Никогда не будет ни тихо, ни спокойно. Но зачем сейчас спорить? Ни к чему.
– Или плохой финал: ты нищий, никому не нужный. И жена твоя недолго выдержит рядом – уйдёт. Или от тебя, или куда подальше. Ты же меня понимаешь?
Я понимал. Очень хорошо понимал его намёки. Ничего не сказано, но позиция чётко обозначена. И угроза висит в воздухе, как топор, что готов вот-вот упасть, стоит только невидимой руке острым ножом перерезать верёвку.
– Ты моральный урод, Янышевский.
– Не стоит оскорблять будущего тестя, Эдгар, – цокает он языком. От его приторности сводит челюсти. Хочется что-нибудь разрушить. – Но я тебя прощаю. Понимаю твои чувства и положение. Передавай привет Таисии. И поздравления с днём рождения. Неожиданно, да. Нехорошо отмечать заранее. Плохая, говорят, примета.
Он. Меня. Прощает. Тварь.
– Я не верю в приметы. Будь здоров и не болей, Пётр Григорьевич.
Я отключаюсь и сжимаю в руке телефон так, что могу раздавить. Это уже не шутки. Кто? Голубое платье, день рождения – он не просто угадал. Он знает. Ему не просто принесли сплетню со стороны: Тая надела голубое платье в последний момент – я настоял. Перед этим на ней было другое – чёрное с бирюзой.
Она такая счастливая. Улыбка. Волосы волной – блестят на солнце, переливаются. А рядом трётся художник. Мне бы пар спустить. Срочно.
Я направляюсь к ним и вижу, как Тая смотрит на меня с затаённой улыбкой. Но меня она не обманет. Прячется за ней, как за ширмой. Тревогу свою маскирует. Видимо, лицо у меня зверское. Можно спрятаться, отгородиться вечной мерзлотой, но не сейчас, когда внутри – огнедышащий вулкан, что уже проснулся и изрыгает лаву.
– Будем драться на глазах у всех или всё же дуэль в спортзале? – смотрит из-под ресниц Аль.
– Будем праздновать день рождения и улыбаться, словно мы братья-близнецы, что неожиданно нашли друг друга, – отбиваю я его подачу и забираю свою жену. Подальше от художника.
У нас ещё фейерверк. И когда первые ракеты взвиваются в воздух, я принимаю решение.
– Нам нужно расстаться, – громко, чётко, холодно.
После дня рождения прошла неделя. Я откладывал нелёгкий разговор сколько мог. Оттягивал неизбежное. Собирался с духом.
Тая смотрит на меня растерянно. Лицо у неё… беззащитное. Не умеет она скрываться и отгораживаться. Именно поэтому всё так, как есть. Простушка. Гадкий утёнок, которому никогда не стать лебедем.
– Что-то случилось, Эдгар? – заглядывает она мне в глаза и пытается понять. Найти тайный смысл в моих словах. Но никакого дна нет. Есть только голая правда и факты.
– Ничего нового не случилось. Всё то же самое. Я принял решение. Мы разводимся. Так будет лучше и для тебя, и для меня.
– Это… шутка? Неправда?.. Ты сейчас разыгрываешь меня?
– Нет. Я абсолютно серьёзен и откровенен. Всё, как ты любишь. Ничего личного, Тая, пока ещё Гинц. Это бизнес, девочка.
– Эдгар! – на пороге кухни стоит моя мать. Подслушивает. Наверное, как всегда. Она смотрит на меня так, словно я её предал, выстрелил в сердце и смертельно ранил. Руки её слабеют, поднос с тарелкой и стаканом падает. Посуда бьётся, разлетается на осколки. Почти как жизнь, в которой нет места сантиментам.
– Выйди вон! – рычу я властно, и она пятится, всхлипывая. Напугана.
У Таи по щекам текут слёзы – две тихие дорожки. Ресницы слиплись стрелочками. Губы очерчены красным и искусаны в кровь. Она пытается себя сдержать.
– Не плачь. Терпеть не могу слёзы. Тем более, что на меня они не действуют. Всё, Тая. Мне больше нечего добавить.
– Ты… позволишь мне уйти? – спрашивает она. Голос её прерывается. Дыхание тяжёлое. Ей нелегко сдерживаться.
– Да, конечно, – делаю широкий жест рукой. – Игорь отвезёт тебя, куда скажешь. К Альберту, к тётке. К Синице сейчас идти не советую, но можешь меня не слушать. Вот деньги на первое время, – кладу карточку перед ней на стол. – Можешь даже снять гостиницу или квартиру. Как только устроишься, Игорь привезёт твои вещи.
– Мне ничего не надо, – качает она головой и отшатывается от стола, где лежит пластиковый прямоугольник, словно я ей бомбу подложил. Есть вещи, которые не меняются. Глупая, но гордая. Ей придётся нелегко. – Я бы и пешком ушла, если бы смогла.
– Не стоит делать опрометчивых шагов. Отсюда тебе не выбраться самостоятельно. Да и незачем. Перестань уже ерундой страдать, – морщусь досадливо и холодно смотрю, как она ладонями вытирает щёки.
– Да-да, конечно, – бормочет она и обходит меня по дуге, словно боится прикоснуться и заразиться опасной болезнью.
В дверях оборачивается. Смотрит на меня долго.
– Скажи это ещё раз, Эдгар. Скажи, что ты отказываешься от меня, от нашего брака лишь потому, что хочешь сохранить бизнес.
Я оборачиваюсь резко. Сжимаю челюсти. Сверкаю глазами, уничтожая её, расстреливая холодом и безразличием.
