Та, что меня спасла (СИ) - Ночь Ева
Она вкладывает ладонь в мою руку. Горячую и сухую. Кивает в ответ и улыбается. Вымученно, но с облегчением. Она сбросила груз с плеч. Облегчила душу. Рассказала историю, что мучила её долгие годы. Смелая и мужественная девочка, заслужившая и прощение, и отдых.
45. Тая
Я просыпаюсь от поцелуев. Снова от поцелуев. Тону в нежности и бережных прикосновениях. Я раритет. Бесценное произведение искусства. Так он относится ко мне – мой муж. Я слушаю его дыхание. Схожу с ума от губ, что касаются меня везде. Подставляюсь ему бесстыдно, выгибаюсь в руках.
У меня есть грудь – чувствительная и упругая. Он проводит по ней костяшками пальцев, задевая соски. Язык его оглаживает широко твёрдые горошины. Рот посасывает вершинки. Руки исследуют тело. Искры, искры, стоны.
У нас огромная кровать. У нас большая спальня. Здесь можно не стесняться и не закрывать рот ладонью: мы слишком далеко от всех. К тому же – отличная звукоизоляция. Эдгар постарался. Мой муж. Мой неистовый ураган. Неутомимый любовник.
Я сплошная эрогенная зона. Где бы он меня не тронул – ощущаю дрожь, хрустальный звон, горячий отклик. Губы его теребят мочки ушей, скользят по шее. Язык очерчивает ключицы, рисует дорожку между грудей к животу, задерживается у пупка.
Я уже влажная и горячая. Распахнутая настежь. Рука его касается плоти между ног. Пальцы медленно двигаются вниз, вверх, вниз, вверх. Поступательно, настойчиво, целеустремлённо. Ныряют вглубь и возвращаются.
Я вскрикиваю, кусаю губы, напрягаюсь. Бёдра мои двигаются в согласии с его рукой. Пытаюсь отсрочить неизбежное – извернуться, притянуть его к себе, но с ним бесполезно спорить. Он доминант и сделает так, как задумал. Ещё пара движений – и я рассыпаюсь разноцветным конфетти. Взмываю ввысь, чтобы потеряться в потоке света, в содроганиях экстаза…
– С днём рождения, Тая Гинц. Моя самая лучшая, самая прекрасная, самая любимая девочка, – губы его шепчут прямо мне в губы. Воздух входит из его рта в мой. Одно дыхание на двоих. Большего и не нужно.
И это не просто физиология: в последнее время мы очень близки. Каждую свободную минуту – рядом. Он приходит домой измочаленный и убитый. Ест мою стряпню и рассказывает какие-то мелочи, которые не могут меня расстроить.
Он бережёт меня. Хранит. Окружает заботой. И в то же время я не чувствую себя хрустальной вазой, над которой трясутся и сдувают пылинки, чтобы не повредить. Я живая и настоящая. Эдгар – искренний и естественный. Никаких пауз, недомолвок, натянутостей, неловкостей. К этому привыкаешь молниеносно.
Иногда мы смеёмся вместе. Эльза смотрит на нас влажными глазами, прижимает руки к сердцу и ничего не говорит. Она оберегает нас. Даёт возможность побыть наедине. Отдельно от всех. Нам это нужно.
Мы соскучились и никак не можем напиться, наглядеться друг на друга. Не знаю, как там бывает в хороших благополучных семьях. Сейчас я чувствую себя наполненной до краёв счастьем, маленькими нашими секретиками, взглядами, прикосновениями.
Мы как будто пишем новый сложный код, понятный только для нас двоих.
– Не могу к этому привыкнуть, – вздыхаю. Я ничего не помню. Мне девятнадцать и точка. А этот летний день и цифра двадцать один… Я почти уверена, что я та самая Настя Бакунина, но ничего не отзывается ни на звук этого имени, ни на эту семью.
Я перешерстила Интернет. Мы переписывались с Ладой. Она выслала мне фотографии из домашнего архива. Чужие люди, лица, события. Там есть я на этих фото – маленькая худая птица с глазищами.
– Тебе не обязательно быть ею. Оставайся моей любимой женой Таей. У тебя есть имя, фамилия, я. Моя мать, дети, собака, дом. И будет много ещё всякого.
Эдгар гладит мой плоский живот. Он знает, что нет никакого ребёнка – у меня недавно прошли критические дни. Я держу таблетки в сумке. Будет ли он проверять и пересчитывать, как раньше? Сможет ли принять моё решение? Я вроде бы как получила право выбора. И сделала его.
Я раскрываюсь для него, принимаю в себя, становлюсь частью целого. Пью его дыхание, отдаю стоны, сплетаюсь руками. Он мой – и в этом нет сомнений. Я его – и это прекрасно. Нет ничего слаще принадлежать кому-то, но не быть рабом, а отращивать крылья, чтобы парить, дышать, ловить раскрытыми ладонями счастье – общее, потому что по-другому не нужно.
Крик. Экстаз. Вспышка. Дрожь. Кожа к коже. Очень плотно. У нас одно сердце, гулкий стук которого я слышу каждый день.
Глажу его виски, любуюсь лицом. Провожу пальцами по любимым губам.
– Кажется, нам пора, – говорит он, но не делает попытки встать. – Надо было увезти тебя на далёкий одинокий остров, чтобы побыть вдвоём, в тишине. Туда, где нет толпы родственников и ревнивой собаки.
– Когда-нибудь мы так и сделаем, – смеюсь, пытаясь сдвинуть Эдгара с места. Тяжёлый, расслабленный, довольный. Улыбается.
Мгновения, которые западают в память. Его ресницы. Блеск глаз. Он… не похож на того сурового и жёсткого Гинца, с которым мне довелось познакомится в самом начале. Он другой. А может, именно сейчас – настоящий. Тот, что спрятался и показал своё настоящее лицо. И я не хочу ничего иного.
Позже – съезжаются гости. Только свои, никаких помпезных приёмов, да и не до них нам. Лада сидит немного в стороне. Наблюдает. У неё расслабленное лицо и блуждающая улыбка. Кажется, ей немного грустно, но она прячет волнение.
Торжественно, как королеву элитных кровей, привозят тётю Алю. Она тоже не стремится общаться и знакомиться. Смотрит на всех и изучает. Голова у неё – белый шар бинтов вместо причёски. Я пытаюсь её развлекать, но она только отмахивается.
– Дай мне побыть в толпе и не прикасаться к ней, – бормочет моя ворчливая родственница. – Всю жизнь мечтала в кресле-качалке посидеть. И вот сбылось.
У неё цепкий взгляд. Она всё замечает. Здесь всё так, как я мечтала когда-то: большая семья, дети, собака, свой дом, друзья. Она ругала меня за сочинение, где я написала об этом.
Сегодня рядом Ольга – молчаливая и сосредоточенная. Бросает взгляды на Игоря, а тот, балбес, делает вид, что не замечает.
– У вас так ничего и не сдвинулось с мёртвой точки? – спрашиваю тихо, чтобы никто не услышал.
Где-то там визжит и носится с Марком, Настей и Че Геварой Синица. Я слышу Севин хохот – он рядом с ней. И то, как они смотрят друг на друга, как он трогательно бегает за ней хвостом и старается во всём угодить, не может оставить меня равнодушной. А ещё он без конца прикасается к Линкиному животу. Украдкой, думая, что никто не видит. У него это потребность, маниакальное желание, но я понимаю его: возможно, он и не надеялся, а тут вдруг случилось.
Ольга краснеет и опускает глаза. Не качает отрицательно головой, и поэтому я делаю выводы, что у них там что-то происходит, но наша молчунья пока не желает рассказывать. А может, боится спугнуть свою хвостатую птицу Счастья.
– Ладно, ладно, – успокаиваю я её, – я помню: расскажешь, когда будешь готова. Мне даже нравится, что вы играете в шпионские игры и старательно делаете вид, что не знаете друг друга.
– Всё не так просто, – вздыхает Оля, – и я даже не уверена, что будет однажды хорошо.
Я рассеяно похлопываю её по ладони, пытаясь поддержать. Не хватает ещё одного пазлика для полной картины моего бытия: Аль пока так и не пришёл.
Он появляется, когда его уже никто не ждёт. Мужчины выпили, на столе – погром, громко звучат и тосты, и смех. Я вижу, как к Эдгару подходят охранники, как он выслушивает их и коротко кивает.
Ну, конечно же, он прибыл на своей «невесте». И сразу же о дне рождении забыли напрочь. Если Аль хотел привлечь внимание и шокировать, ему удалось. На Ладу не смотрит. Ну, ладно.
Вот кто может соперничать с Че Геварой мгновенно очаровывать всех. Он вливается легко, шутит, знакомится, поздравляет. Лёгкий, контактный. Одна моя тётка Алевтина смотрит на него недобрым взглядом. Осуждающим. Губы поджимает. Если кто здесь стабилен, так это она. Ничего не меняется. Да я и не жду от неё вселенской любви. Мне даже почему-то хорошо, что она рядом и с ней всё более-менее хорошо.
