Олег Болтогаев - Подростки
Становится холоднее, и уже несколько раз он предлагал мне зайти в дом, попить чаю, согреться. Я отнекиваюсь, в дом я боюсь.
Недавно была такая лунная ночь. Мы сидели и тихо разговаривали. Было холодно.
Он набросил мне на плечи свой пиджак и все удивлялся, почему я не хочу зайти в дом.
— Ведь там тепло, я печку протопил, — говорил он.
— Нет, сегодня нет, — отвечала я.
— Ну, нет так нет, будем всем своим видом отгонять зиму.
— Как отгонять?
— Ну, она увидит, что мы тут сидим и не боимся ее, и не придет в наши края.
— Да, хорошо бы.
— Анюта, ты заметила, что лунные ночи никогда не бывают теплыми?
— Нет, не заметила.
— А вот понаблюдай. Даже летом лунные ночи обычно холоднее.
— Хорошо, понаблюдаю. Если будет с кем.
— Давай со мной, если хочешь. Ты, кстати, как, всегда ночуешь дома?
— В смысле?
— Ну, было ли такое, чтоб ты ночевала где-нибудь на природе, чтоб в поход с ночевкой и все такое?
— С ночевкой? Было — один раз.
— Небось, спали в одной палатке с мальчиками?
— Нет, что ты, в разных.
— Целовались, отойдя от костра?
— Может кто и целовался, не знаю.
— А с Андреем ты как?
— Что «как»?
— Не ночевала на природе?
— Нет, я же сказала, это было один раз, и Андрея с нами не было.
— Ну, не сердись. Знаешь, почему я спрашиваю?
— Не знаю.
— Я ревную тебя к твоему мальчику. Я хочу быть на его месте. Быть таким же молодым, чтоб ты меня также любила, как его. Как жаль, что мое время уже прошло и не могу рассчитывать на твою взаимность.
— С чего ты взял, что ты старый? Тебе ведь только тридцать.
— Да! Ты знаешь я совсем не ощущаю своего возраста. Вот нет груза лет.
— А чего же ты тогда?
— Что?
— Говоришь, что старый.
— Мне кажется, что ты так думаешь обо мне.
— Совсем не думаю.
— Анюта, а ты смогла бы меня полюбить?
— Ну, я не знаю, я ведь тебе уже говорила.
— Я бы тебя на руках носил.
— Я и так сижу у тебя на руках.
— Ты чудо. Дай я тебя поцелую.
— Ну что ты делаешь? «Поцелую», а сам что?
— Что?
— Ничего. Рука твоя где?
— Нигде. Ее нет здесь. Она, может, живет своей жизнью.
— Саша, ну не надо. Ну, пожалуйста.
— Анюта, милая, я влюблен в тебя. А он тебя так трогал?
— Не помню.
— Значит, трогал. Почему же мне ты не позволяешь?
— Потому что нельзя.
— А если хочется?
— А если хочется, то перехочется.
— Анюта, я только об одном тебя попрошу.
— О чем? Ах, Саша, ну, не надо. Ну, что ты делаешь. Пусти, я рассержусь.
— Ну, я чуть-чуть, ну, не сжимай мою руку. Ну, пожалуйста, я люблю тебя.
— Саша, ну, Саш.
— Как у тебя тут горячо, а говоришь, что замерзла.
— Это у тебя рука горячая. Саша, не надо.
— Аня, я хочу посмотреть.
— На что посмотреть?
— На то, что трогаю сейчас.
— Ты с ума сошел.
— А что? Пальцами можно, а глазами нельзя?
— Нельзя.
— А пальцами?
— И пальцами нельзя!
— Но мои пальцы там.
— Вот и убери их!
— Ни за что на свете. Знаешь, что?
— Что?
— У тебя очень красивые ноги. И здесь, и здесь. А тут — нет слов.
— Но это уже и не ноги.
— А что?
— Скорее, живот.
— Нет, живот выше, живот вот тут.
— Саша, ну, перестань, ну, что ты делаешь.
— Проверяю, где живот.
— Саша, а как ты думаешь, который час?
— Наверное, полпервого.
— То-то и оно. Бечь пора. Пусти-ка меня, миленький.
Тетрадь Наташи
Шестое октября. Что это за день? Не в этот ли день Кутузов оставил Москву?
Не в этот ли день одна Анна бросилась под поезд, а другая пролила масло?
Нет? Тогда почему именно в этот день я стала женщиной?
Меня никто не гнал. Сама пошла. Сама. Он как сказал? «Хочешь — приходи, не хочешь — не приходи». И я пришла. Значит, что? Захотела? Захотела. Смотрю на себя в зеркало, вспоминаю, как это было, и жалею себя, дуру набитую.
Хорошо помню, как подошла к калитке их дома. Он уже ждал меня. Видимо, запер свою собачонку, чтоб не залаяла. Озираясь, открыл калитку, взял меня за руку, словно боялся, что я убегу, и повел в дом. Остальное было, как во сне.
Праздника потери девственности не получилось. Сразу посадил меня на кровать, словно это было единственное место, куда можно усадить пришедшую в гости девушку. Руки его дрожали, он не мог справиться с застежками и пуговицами.
— Зачем ты столько на себя надела? — спросил он раздраженно.
Знал бы он, как долго я одевалась, оценивая ту или иную вещь, исходя прежде всего из того, что все это он увидит, а, главное, снимет с меня. Но он все так и не стал с меня снимать. Так я и вошла во взрослую жизнь, в чулках, в лифчике и в комбинации. Комбинация и пострадала больше всего. Простынь я кое-как застирала, а комбинацию пришлось засунуть в полиэтиленовый мешочек и положить в сумочку. Домашнее задание.
Ваши ощущения, мадам?
Все-таки больновато. И стыдно. Оттого, что впервые голая, что крови столько.
Ваши мысли, мадам?
А вот это я помню хорошо. Подумалось, что я похожа на цыпленка на сковородке.
Так же широко раздвинуты ноги, такая же беспомощная. Еще подумалось, что сказала бы моя мамочка, увидев меня за этим занятием.
Чего Вам больше всего хотелось, мадам?
Больше всего хотелось, чтоб он прекратил, я даже сказала ему об этом, в ответ он задергался еще резче, бессвязно шепча что-то вроде «сейчас, сейчас, нельзя же так, потерпи, я уже не могу остановиться, я сейчас». И я потерпела. По его исказившемуся лицу я поняла, что он пересекает финишную ленточку, но там, в себе, я так ничего не ощутила, кроме все той же боли.
Чего Вы больше всего боялись, мадам?
Забеременеть. Все его сказки про предосторожности остались сказками. Он сделал все, что хотел, и обо мне не думал. Потом я долго пыхтела над своим календарем, пока не убедилась, что мне просто повезло.
Что бы Вы хотели добавить из глубоко личного, мадам?
Из глубоко личного мне хотелось бы отметить, что пальцем у него получалось куда лучше. Увы!
Две недели после этого знаменательного, но невеселого события я с трудом приходила в себя. Мишка требовал свиданий, я ему отказывала. Мне уже сообщили, что он ухлестывает за Катей. Да я и сама это видела. Наконец мы встретились вечером, это произошло, скорее, случайно. Не исключено, что он просто подстерег меня возле моего дома. Около часа мы ходили с ним по улице. Говорили, так, ни о чем. Он мне был неприятен. Он был похож на лиса.
