Мама знает лучше (СИ) - Тес Ария

Аж люди оборачиваются.

Я сразу краснею, сконфуженно улыбаюсь, но почти сразу перевожу взгляд на своего ребенка. Он буквально врезается в Лешу, который уже спрятал смарт в карман, подхватил его на руки и с улыбкой вон кружит. Супер.

Закатываю глаза, закрываю дверь и бросаю взгляд на свое отражение.

Мать Тереза ли я? Всепрощающая душа? Нет, на самом деле. Я его не простила и, разумеется, не приняла, просто…по-другому поступить уже не могла.

Два года назад; комната; па-па-ша

— Ты уже знаешь почему, — тихо говорит Григорий, а я не могу сдержаться.

Часто дышу. Воздуха не хватает. Слезы дебильные застилают глаза, а я смотреть хочу! На него! На…него.

— Это неправда… — мотаю головой, как идиотка, Григорий поджимает и прячет взгляд — бесит! — Смотри на меня! Не отводи глаза!

Тихо вздыхает и выполняет мою…что? Просьбу? так это не просьба. Я на грани истерики и фактически приказываю ему! По-другому не получается.

— Как ты…мог?

До банальности тупой, я бы даже сказала, никчемный вопрос, но другого у меня нет.

А вот сейчас приготовьтесь смеяться.

— Твою маму оболгали, а я поверил.

Нет, вот сейчас.

— Моя мать все это устроила.

Бам!

Вот теперь да, можно смеяться. Хотя, конечно, мне совсем не до смеха…

Я грузно опускаюсь на кровать. В голове — белый шум. На сердце — непонятно что. Какой-то тупой сумбур и потерянность.

И очень-очень много вопросов…

— Мы встречались в далеком прошлом, — говорит он тихо, присев рядом со мной, — Моя мать была против этих отношений. Она считала нас…людьми разных социальных классов. Наверно, это было так, но мне было плевать. Я очень любил и люблю Эмму.

— И тем не менее ты поверил.

Григорий кивает пару раз.

— Поверил.

Ну, собственно…что? Не знаю я, что. Как-то так…

Если честно, даже злости не хватает. Я просто сижу и смотрю в одну точку и не знаю, что чувствую и чувствую ли вообще что-то.

Максимально потеряна.

— Аури, послушай… — хрипло начинает он, — Я не хочу себя оправдывать. Мне нужно было поступить иначе, но…она — моя мама. Я ее очень любил, и я привык ей доверять. Мне казалось, что она никогда не причинит мне вреда, но…

— Причинила?

— Она лишила меня дочери, как ты думаешь?

— Честно? Без понятия, что здесь можно думать, — хмурюсь, — Я правда не знаю.

— Твоя мама не виновата. Она была передо мной честна, а я…оказался не готов получить нож в спину от самого близкого человека.

Хмыкаю.

— Мда уж…ситуация. И как давно ты знаешь?

Молчит.

Я медленно поднимаю глаза и тихо спрашиваю.

— Когда мне было лет десять, здесь весь дом перекроили. Заново провели газ, водопровод и…ну, ремонт сделали. Мама сказала, что это она. Но это была не она.

— Не она.

— То есть ты знаешь больше десяти лет и…

— Твоя мама была против. Я настаивать не имел права. Я его лишился, когда поверил не ей.

— Понятно.

— Аури…

— Нет, серьезно. Все ясно.

Резко встаю и отхожу в сторону.

— Вот почему бабушка тебя ненавидела. А я-то думаю…

— Мы были знакомы. Эмма меня простила, а она…

— Нет.

— Нет.

— Ясно.

— А…-замолкает, а я перевожу на него взгляд.

— Что?

— А ты сможешь?

Сейчас

Вопрос, конечно, актуальный до сих пор.

Что я чувствую по этому поводу? Не знаю. Сначала была прострация, потом пришла злость, сейчас…понимание какое-то. Я не общалась с мамой несколько месяцев из-за того, что она больше десять лет скрывала от меня такую…кхм, информацию.

Потом мы помирились. Ну, как? Я до сих пор немного злюсь. Зато и в такой ситуации есть плюс: Никита все-таки мой брат. Это хорошо. Остальное? Не знаю. Я все еще не знаю. С Григорием все сложно. Мне нравилось общаться с ним до вскрывшихся нарывов. Нравилось представлять себе, что я могла бы быть его дочерью. Когда меня поставили перед фактом, все стало сложно. Наверно, должно пройти время, чтобы залечить раны. По крайней мере, я этого искренне хочу.

Но, знаете? Каждый удар судьбы я теперь воспринимаю иначе. По-другому, проще вздернуться, но…мы в этой жизни, как слепые котята. Блуждаем в темноте, пытаемся жить, вникать в правила, в «что можно, а что нет». И каждая ситуация — это своеобразная лампочка. Она подсвечивает тебе путь. Позволяет извлекать уроки и учиться.

Учиться — это единственное, что мы можем по факту. На своих ошибках или чужих.

Я вот научилась. Не хочу однажды проснуться и вывалить на сына всю информацию. И я совершенно точно не хочу, чтобы он меня возненавидел за собственный эгоизм.

Леша больно сделал мне. Он предал меня. Его? Едва ли. Он любит Светика. Я это каждый раз вижу во взгляде, в мягком голосе, в том, как он играет с ним и проводит время.

Он его любит.

А имею ли я право вставать между ними? Моральное? Нет. Потому что иногда мама не знает лучше. Однажды он повзрослеет и сам примет решение, и это будет его решение, а не мое. Я могу лишь направить. Подсветить ему дорогу, чтобы он не наткнулся на очевидные, острые углы. Остальное — сам. По-другому нельзя.

Подхожу к Леше и Светику, которые живенько что-то обсуждают. Улыбаюсь. Не могу ничего с собой поделать — я улыбаюсь. Они так похожи…

— Вот, — говорю тихо и передаю Леше рюкзачок сына, — Там его фломастеры, книжки и…

— И робот!

— И робот.

Провожу рукой по пшеничным кудряшкам своего мальчика, а потом поднимаю глаза на Лешу.

Все деньги, которые мы вытащили из его семьи, Леша пустил на компенсацию родственникам пострадавших. Этого было недостаточно, конечно. Этого никогда не будет достаточно, но, согласитесь, хороший шаг в нужном направлении.

У него были свои сбережения, на которые покупалась квартира и оформлялся переезд. Теперь Леша работает в крупной фирме. Снова ходит в начальниках, но теперь не по блату. Он хороший специалист, все-таки мать дала ему что-то ценное — например, отличное образование. Интеллект. Жизнь, наконец…Да, за это я ей благодарна. Может быть, когда-то в прошлом, Антонина была хорошей женщиной, но что с ней случилось за эти годы? Одному Богу известно. Точнее, Дьяволу. Потому что от души ее осталось выжженное поле. Ее посадили вместе с остальными организаторами чернушного бизнеса. Дали очень много. Восемнадцать лет. Не думаю, что она когда-нибудь еще появится в нашей жизни, и это страшно, но такова цена, полагаю. За существование без души.

— Как у тебя дела? — мягко спрашивает Алексей, — Кстати, ты выглядишь потрясающе.

Черт.

Я снова смущаюсь как идиотка. Краснею, увожу глаза, а мысленно его проклинаю. И себя тоже. Надела зачем-то платье…дура! Господи! Как неловко.

Одергиваю подол, убираю волосы за ухо, шиплю в своей голове:

Я не для него нарядилась! Не для него!

В реальности даю нервную улыбку и киваю.

— Спасибо.

Я действительно нарядилась не для него! У нас с Лешей нет никаких отношений. Мы просто родители. Ну, и, пожалуй, соучастники. Весь судебный процесс прошли вместе, как свидетели. Быков не позволяет себе лишнего. Он не предлагает мне отношения, он просто рядом. И то, не со мной, а со Светиком.

Хотя ты можешь позволить себе позвонить ему ночью и в слезах попросить приехать и выгнать с балкона отвратительного голубя, которого боишься до жути. Ну, или почти.

Краснею еще гуще, а Леша с меня взгляда не сводит.

Он горит.

Как когда-то горел…когда-то…

Я совершенно точно знаю, что у него никого нет. Странно, конечно. Вот мы тут стоим, а на него уже девок десять посмотрело!

Черт! Почему ты знаешь, сколько юбок пустило слюни на твоего бывшего мужа?! Сумасшедшая!

— У тебя какие-то планы? Поедешь к Сэму?

Сэм тоже остался в Москве, кстати. Он полностью восстановился, а потом Григорий помог ему с работой. Теперь он редактор в серьезном журнале. Думаю, он остался ради Алинки. Она за время его реабилитации очень сильно сблизилась с Никитой, и…ну, очевидно, возвращаться обратно не хотела. Сейчас она работает в небольшой адвокатской конторе, а на балконе у нее целая оранжерея! Светик обожает проводить там время.