Будь моей нежностью
– Я бы хотела, чтобы это было правдой, Богдан, – шепчет Ася. – Хотела бы получить лучшее будущее...
– Но..?
– Но сказок не бывает, – грустно вздыхает она. – Знаешь, я никогда не видела свою мать, но именно сейчас понимаю, как сильно на неё похожа. Мы даже делим одну судьбу на двоих. Отец её не любил, но она стала его женой. Жаль, что в её жизни не было мужчины, который любил бы её достаточно сильно, чтобы спасти...
Сердце пропускает удар, а потом и вовсе останавливается:
– Так и в моей жизни, Богдан, нет теперь никого, кроме тебя.
Она не дожидается ответа. Возможно, он ей и вовсе ни к чему. Входит в подъезд и поднимается по лестнице. И только там осекается.
– Ключи у тебя?
– Чёрт, нет, не брал.
Ася едва заметно хмурится, но тихо стучит в дверь, а я с досадой вздыхаю. Я и не подумал вернуть ей ключи с того дня, как положил их в свой карман в день нашей встречи. В день, когда я забрал её из дома, чтобы сделать своей женой.
Сейчас я думаю, что надо бы вернуть. Бабушку она навещает хоть и нечасто, но лишние переживания ей ни к чему.
Старуха Агриппина выглядывает в щёлку и удивлённо сощуривается на нас.
– Гости приехали, – распахивает дверь, пропуская нас в квартиру. – Что же не предупредила, Асенька? Я даже обед не сготовила, за продуктами не сходила, не убрано у меня, ещё и стирка...
– Бабулечка, – резко выдыхает Ася. Её голос звучит тихо и грустно, – это всего-то я... Ну и Богдан... Не суетись. Я просто хотела повидаться, соскучилась.
Ася бережно обнимает бабушку, и глаза старухи увлажняются. Я не хочу им мешать, поэтому прохожу в крохотную кухоньку и задумчиво изучаю пустые полки холодильника, потом прохожу в ванную и мою руки, то и дело цепляясь взглядом за тазы с замоченным бельём.
Ася просачивается в тесное помещение, пропахшее сыростью, плотно прикрывает дверь и упирается лбом в мою спину, запуская руки на мою грудь. Она стоит тихо несколько мгновений, а потом отстраняется.
– Придётся немного задержаться, ты не против? Я должна помочь бабушке, мне не нравится, как она сдала в последнее время.
– Сделай мне кофе, и я буду ждать столько, сколько тебе будет нужно.
Стараюсь не смотреть в её глаза, кричащие о спасении. Нет у меня средства, нет решения, всё должно быть так, я не могу освободить Асю и оставить жить здесь.
Пока она драит вручную бельё, я устраиваюсь в кресле напротив старухи и смотрю осуждающе.
– Помнится, мамаша, я передавал деньги, причём немалые, – максимально прямо задаю вопрос, который мучил меня с самого первого дня, и она хмурится.
Встаёт, медленно добредает до комода и достаёт из-под самого низа стопки постельного белья сложенную наволочку. В ней ровными пачками выложены купюры – за восемнадцать лет скопилось много.
– Нам никогда ничего от тебя не было нужно, ирод, – вздыхает Агриппина Юрьевна, выкладывая их на стол передо мной. – Сами справились. Теперь – и подавно. Забирай.
– Вот вы упрямая, мамаша! – недовольно цокаю языком. – Чего ради, скажите, девчонка впроголодь жила, без ремонта, без мало-мальски приличных шмоток, в этой нищете?
– Не в деньгах счастье, Богдан. Я давала ей всё, на что была способна. Ася выросла хорошей и доброй девушкой. Она не заслужила жизни в неравном браке без любви, сынок. Не заслужила. Ты можешь забрать назад все свои деньги, не сомневайся, я не взяла оттуда ни копейки, забирал бы и оставил её в покое. Но ты не можешь, я понимаю. Гордыня твоя покоя нам не даст. Но не думай, что ты купил её у меня.
– Агриппина Юрьевна, я хотел, – с нажимом говорю старухе, – чтобы Ася жила с единственным близким человеком, покуда это возможно. Заметьте, я легко мог забрать её и обеспечить нужным воспитанием. Но я уважил вас и оставил девочку дома. Я хотел, чтобы Ася не нуждалась в малом, поэтому ежемесячно передавал вам деньги. А вы, вместо того, чтобы купить ребёнку лишний килограмм фруктов или нарядное платье, упёрлись рогом. Вы же не рассчитывали, что я не доживу до дня её восемнадцатилетия и не исполню то, что пообещал вам?
– Знала бы, куда твои подачки привезти, уже давно бы вернула, – кряхтит она, игнорируя все мои слова. – Нельзя раздраконивать ребёнка тем, что не принадлежит ей по праву. Всё, что у неё было, это жалкая старуха и пенсия. Мы жили по возможностям и не надеялись ни на кого. Потому что в целом мире нас было только двое.
– Она могла жить в нормальных условиях, – качаю головой, – не смотреть дикаркой на заморские фрукты, не объедаться втихушку по ночам сладостями, не штопать бельё и носки...
Я прикрываю глаза. Эти чёртовы моменты упрямо лезут на память. Короткие вспышки ударяющих по самолюбию фрагментов нескольких недель её жизни рядом со мной. Не долбанный словесный оборот, а какая-то убогая реальность, в которой Ася пробирается ночами в кухню и лопает датское печенье и бельгийский шоколад, запивая простой водой.
– Она не из твоего мира, Богдан, – тихо замечает старуха Агриппина и обводит рукой ветхую мебель. – Вот её мир. Всё, что она видела и знает.
– К чёрту! Просто к чёрту! Вы сознательно лишили её лучшей жизни, которую я мог вам обеспечить. И обеспечивал ведь! Если бы я только знал...
