Моя панацея (СИ) - Манило Лина
— Инга, — искажённый голос Павлика проникает через провода, вливается в уши сквозь отверстия в трубке. Тоже изменённый, такой же чужой, как и сам мужчина, который когда-то был спасением и смыслом жизни.
Показалось. Слава богу, мне это только показалось, и спас, оживил меня совсем другой мужчина.
— Павел, — вторю и получаю в ответ взгляд, полный удивления.
— Павел? — хрипло смеётся, прикрыв на миг глаза, и в смехе этом столько удивления и неприятия, что делается противно. — Павел? Ты никогда меня так не называла.
Зачем я вообще сюда пришла? Кому это было нужно?
— Зачем ты меня позвал?
— Всё-таки Павел? — продолжает веселиться, а я отворачиваюсь, глядя на хмурого полицейского, следящего за нами.
Или вертухая? Не знаю, как правильно называется его должность — я не сильна в пенитенциарном лексиконе.
— Крошка, посмотри на меня, — просит и в голосе слишком много фальшивой ласки. О да, теперь я на многое смотрю под иным углом, и всё кажется вывернутым наизнанку, лживым. — Инга, детка…
— Я тебе не крошка и не детка!
— Ну-ну, милая, не нервничай, тебе не идёт.
— Пошёл в задницу! — говорю то, на что никогда бы не решилась ещё несколько месяцев назад, но сейчас злые слова очень резво срываются с языка.
Вытянувшееся сосиской лицо бывшего — лучшее доказательство моих внутренних перемен. Что, козёл, не ожидал?
— Зачем ты меня позвал? — повторяю самый важный для себя вопрос.
— А зачем ты со мной разводишься? — обиженно как-то, очень по-детски, а мне смеяться хочется. Нет, ржать во всё горло! И да, я больше не боюсь попасть за излишнюю весёлость в ад. — Что я смешного спросил?
Я так громко хохочу, что трубка едва не выскальзывает из рук, а на глазах выступают слёзы.
— Ты очень изменилась, красивая такая стала, — словно только что заметив, замечает Павлик. — Тебе очень идёт, очень.
Чёрт, если бы я не знала, что он хотел оставить меня одну и, ни о чём не предупредив, свалить за бугор с новой бабой по поддельным документам, непременно повелась на это лживое восхищение. Но я видела запись, показанную Максимом! И пусть тогда было невыносимо больно, в итоге очень многое поняла.
Когда мгновенно рушится мир, приходится либо погибать под его обломками, либо барахтаться и пытаться смириться с новой реальностью. Я выбрала второе.
— Павел, зачем я здесь? — в который раз задаю один и тот же вопрос, на который уже не надеюсь получить вразумительный ответ.
— А зачем ты пришла?
— Узнать, что ты хочешь от меня.
— Хотел узнать, как тебе с ним живётся. Ты же с ним живёшь?
Губы брезгливо кривятся, а во взгляде чистое осуждение. Это так смешно, так забавно, если помнить всю нашу историю. Если знать, что я слышала на видео.
Павлик продал меня. Обменял на свою свободу, отдал просто так, словно я вещь, товар, отработка.
— Мне с ним живётся отлично, — улыбаюсь. — Я замуж за него выхожу. Вот с тобой разведусь и сразу выйду.
— Детка, не делай глупостей… он плохой человек.
— Да что ты говоришь?! — восклицаю. — Он плохой, а ты? Ты какой? Хороший?
Павлик молчит, смотрит исподлобья, сопит в трубку. Полицейский переступает с ноги на ногу, а я думаю, что нужно уходить. Это бесполезная, глупая беседа. От неё никакого толку, только нервы себе трепать, издеваться над собой.
— Я пойду, — говорю и почти кладу трубку на рычаг, но Павлик сбрасывает с себя оцепенение и орёт:
— Инга, постой! Послушай меня! — в его взгляде паника, страх, и он пригвождает меня к месту. — Пожалуйста, поговори с Пожарским. Инга, ради всего, что было между нами, ради того, что я сделал для тебя. Я ведь тебя выволок из задницы. Вспомни, из какого дерьма я тебя вытащил, а? Инга!
Его слова действуют на меня, словно тяжёлое полено, приземляющееся на темечко. Оглушают, обезоруживают. Поднимают наверх все мои комплексы и страхи.
Обидно, чёрт возьми, очень обидно!
— С кем поговорить? О чём? — едва шевелю губами, бледнею, краснею и хочу провалиться сквозь землю.
— С Пожарским! — нервничает Павлик. — Повлияй на него. Пусть заберёт заявление, пусть вытащит меня отсюда. Инга, вытащи меня, пожалуйста!
— Иди в задницу, — повторяю и остервенело кладу трубку, и звук звоном в ушах.
Я ухожу, зная, что ничего никому говорить не стану. Не буду ни за кого просить. Поворачиваю голову, Павлик, приникший к стеклу, шевелит губами.
Ты пожалеешь.
О чём он? Почему я должна жалеть?
Пройдёт немного времени, и я пойму, что Павлик имел в виду.
38. Инга
Я смотрю на лежащую передо мной папку и часто-часто моргаю.
Я знаю, что в ней, сама ведь этого хотела. Максим всё сделал, очень помог, и мне страшно и радостно одновременно. Дверь в прошлое закрылась с мягким стуком, отсекла меня от всего плохого, что было в нём, и теперь передо мной открылась другая и за ней что-то оглушительно прекрасное, напоённое весенним воздухом и запахом полевых цветов.
Перевожу взгляд на Максима, а он сидит напротив и ест яблоко. Вгрызается в него крепкими зубами, жуёт, и усмешка блуждает на губах. Очень самодовольная и в чём-то даже наглая, но мне нравится.
Мне вообще всё в этом мужчине нравится, хотя, конечно, в нём тысяча недостатков, как и в любом другом человеке, но рядом с ним мои демоны спят, а прошлое больше не врывается во сны, словно бешеная псина без поводка.
— То есть всё готово? Развод? — уточняю, касаясь рукой прохладного пластика. Глажу папку, в которой лежат оформленные юристом Максима документы. Чёрт, даже в паспорте печать поставили!
Потом я обязательно вчитаюсь в каждую букву, выучу наизусть каждую фразу, поверю в то, что Павлика в моей жизни больше нет, но это будет после. Сейчас же мне просто… спокойно? Хорошо? Прекрасно!
— Развод, — кивает Максим, поднимается из-за стола и выбрасывает яблочный огрызок в урну. — Не рада, что ли?
Он поворачивается ко мне лицом, вытирает руки бумажным полотенцем, усмехается. Он знает, что я рада, но подначить будто долгом своим считает. В его шутках по поводу моего прошлого нет ни грамма неуверенности в себе, ни капельки издёвки или так привычного по жизни с Павликом превосходства или надменности. Только чёткая уверенность в своём превосходстве.
— ЧСВ у тебя, конечно, зашкаливает, — притворно вздыхаю и принимаюсь собирать тарелки, оставшиеся после совместного обеда, со стола.
— Зачем ты это делаешь? — спрашивает Максим и забирает у меня стакан. — Посуду сама моешь, готовишь…
Нахмурившись, кладёт в посудомоечную машину стакан, и движения резкие, порывистые. У нас уже десятки раз был этот разговор, но Максим никак не хочет понять, что мне нравится заботиться о нём и Ярике. Очень нравится, и я не собираюсь ничего менять.
— Когда поженимся, никакой домашней работы, — вздыхает и притягивает к себе. — Поняла меня? Мне вообще не нужна уборщица и домработница. Ну, разве что готовь сама, мне по кайфу твоя еда. Домашняя.
Его глаза горят почти детским восторгом, и я понимаю, что бедным мальчиком из предместий порой очень не хватает простого человеческого тепла, обычных радостей, будь то пирог с капустой или суп с фрикадельками.
За деньги можно купить абсолютно всё: красивые вещи, недвижимость, комфорт, образование и даже, наверное, любовь. Всё продаётся и покупается, в этом нет чего-то особенного. Только можно ли найти искреннюю заботу? Сколько она стоит? Не знаю, но что-то подсказывает, что у таких вещей не существует цены.
Максим берёт меня за руки и ведёт в свою любимую комнату — в малую гостиную. Свет не включает, и темнота, царящая вокруг, усиливает эмоции, ощущения. Хочется купаться в них, наслаждаться каждой секундой, смаковать, как дорогое вино.
— Иди ко мне, — Максим присаживается на диванчик, тянет на себя, и обвиваю его плечи руками, седлаю крепкие бёдра, устраиваюсь удобнее. На мне чёрные трикотажные брюки, и тонкая ткань только усиливает ощущение от близости.
