Миа Эшер - Сладкий яд
Он стал ассоциироваться у меня с предательством и моим первым любовным крушением, и да, я до сих пор не выношу этот запах.
Пока я иду за мамой в гостиную, наш дом, подобно запаху Aqua Di Gio, облучает меня воспоминаниями — по большей части болезненными. Меня тянет сбежать и забыть, что я сюда приходила.
Но отступать уже поздно.
Я сажусь на диван, который не помню. Оглядываюсь, и мое внимание привлекает фотография с моими родителями. На ней они вместе. И старше, чем были, когда я ушла. Я хмурюсь, а мама, заметив, куда направлен мой взгляд, подходит к рамке и берет ее в руки. Она гладит стекло, пальцы нежно касаются лица моего отца. Я хмурюсь еще сильней. Я что, пропустила что-то? Или нахожусь в параллельной реальности?
Мама — по видимому, заметив у меня на лице замешательство — ставит рамку на место и улыбается грустной улыбкой.
— Я люблю этот снимок.
— Да… вижу, — говорю я, хотя на самом деле хочу спросить, почему.
Мгновение она внимательно изучает меня. Мне хочется заерзать под ее взглядом, но я кое-как перебарываю себя.
— Ты еще красивее, чем мне запомнилось, — мягко шепчет она.
— И тебя это напрягает, мама? — отвечаю я, и каждое мое слово сочится ядом.
Она вздрагивает как от пощечины.
— Я это заслужила.
— Нет, — возражаю я, злясь на себя за грубость. — Не заслужила. Извини меня.
Мама садится рядом со мной на диван.
— Мы раньше часто так делали, да? Вгрызались друг другу в глотку. Проверяли, кто глубже ранит, кто ударит больнее.
Избегая смотреть ей в лицо, я делаю вид, будто разглядываю свой маникюр.
— Теперь это уже неважно, разве нет?
В наступившей оглушительной тишине на нас кричит наше прошлое. Все до единого воспоминания просыпаются и требуют, чтобы их выслушали.
— Блэр, зачем ты вернулась?
Я быстро поднимаю глаза.
— Прости, если своим появлением доставила тебе неудобства. — Я встаю, готовясь уйти. — Я пойду. Это была плохая идея.
Мама ловит меня за руку.
— Подожди, Блэр. Не уходи. Я не то имела в виду.
Глядя на ее руку, я вспоминаю, как в последний раз она притрагивалась ко мне. Это была пощечина.
— В детстве у меня было только одно желание: чтобы ты прикоснулась ко мне. Полюбила меня. Но это было тогда. А сейчас… ты не могла бы отпустить мою руку?
Она немедленно слушается. В ее глазах — неприкрытая боль.
— Мы с отцом подвели тебя. Моя прекрасная девочка… Что мы с тобой сотворили?
Я не знаю, то ли засмеяться ей прямо в лицо, то ли упасть перед ней на колени и взмолиться, чтобы она обняла меня и никогда больше не отпускала. Может, и то, и другое. Да, определенно и то, и другое.
— Знаешь, что? Прямо сейчас я не могу с этим разбираться. — Я трясу головой. — Мне надо подумать.
На этот раз она не останавливает меня, а просто смотрит, как я беру с дивана свою кожаную сумочку и поднимаюсь на ноги.
— Ты надолго приехала?
— Не знаю. Еще не решила.
— Где ты остановилась?
— В «Уитморе».
Она встает и подходит ко мне, а я, пока она приближается, пользуюсь случаем и ищу на ее лице следы, которые оставило время. И не нахожу их. Время пощадило ее. Она все так же прекрасна, какой я ее запомнила. Настоящая королева. Но в ней, однако, появилось и что-то новое, что у меня не выходит определить. Мягкость?
— Может, останешься здесь? Все-таки это твой дом, — тихо добавляет она.
Я беру ключи от машины.
— Спасибо, но нет. Думаю, сегодня мне лучше побыть одной.
— Хочешь, завтра вместе позавтракаем?
У меня с языка готов сорваться отказ, но я проглатываю его.
— Давай. Буду рада.
Я уже переступаю порог, когда мама просит меня остановиться. Я оглядываюсь. Наши глаза встречаются.
— Знаешь, о чем я жалею больше всего, Блэр? — Вопрос звучит еле слышно.
— О чем? — натянуто спрашиваю я.
— Когда я уходила в тот первый раз, тебе едва исполнилось шесть. Ты бежала за мной со слезами на твоем хорошеньком личике, потом вцепилась в меня, сквозь слезы умоляя не оставлять тебя. А я смотрела на тебя и чувствовала, как разбивается мое сердце. Я жалею, что не взяла тебя на руки и не осталась ради тебя. Но я не могла больше жить с твоим отцом ни единого дня. Это убивало меня.
Во мне закипает гнев. И она говорит мне все это сейчас? Спустя двадцать лет? Слишком поздно, мама.
— Знаешь, мам, а ты вообще задумывалась хоть раз, каково было мне — твоей дочери — смотреть, как ее мать уходит с чемоданом в руке, даже не оглянувшись? А как же я, мам? Тебе не приходило в голову, что мое сердце тоже оказалось разбито? — Мой голос взвивается, но мне наплевать. — Ты бросила меня и бросила папу. И папе после этого стало еще хуже.
В прекрасных синих глазах моей матери блестят слезы.
— Прости меня, Блэр. Прости. Мне бы так хотелось вернуться во времени и сделать все по-другому.
Злость ушла из меня, и я безучастно смотрю на свою мать.
— Не знаю, смогу ли.
* * *На следующее утро мы встречаемся в маленьком уютном кафе. Когда я прихожу, она уже ждет меня. Поначалу обстановка остается до крайности напряженной. Она молчит, и я тоже. Избегая смотреть друг на друга, мы смотрим то в стол, то в окно. Боль еще чересчур ощутима. Раны, которые никогда так и не зажили, еще кровоточат.
Она нарушает молчание первой.
— Хочешь еще кофе?
Я опускаю взгляд в кружку и впервые замечаю, что она пуста.
— Угу.
Она подзывает нашу официантку и просит ее подлить мне кофе. Когда официантка приходит с кофейником, моя мать берет меня за руку, а я обнаруживаю, что меня разрывают два противоречивых желания: мне хочется и насладиться ощущением своей ладони в материнских руках, и отдернуть ее.
Я выбираю первое.
— Блэр… Ты должна узнать одну вещь.
В ее тоне есть нечто такое, отчего у меня в голове начинает звенеть тревожный сигнал. Я поднимаю лицо, и наши взгляды встречаются.
— Какую? Это как-то связано с папой?
Мягко сжав мою руку, она кивает.
— Твой отец скончался два года назад.
Ресторан начинает кружиться. От слабости перед глазами мутнеет, и я ощущаю взрыв боли, а за ним — абсолютную скорбь и печаль. Выходит, я опоздала.
— Как он умер? — спрашиваю я, превозмогая боль.
— Обширный инфаркт, — с грустью говорит моя мать.
— А ты… — Я делаю паузу. Пытаюсь сглотнуть. — Ты была с ним?
Она кивает. А потом моя мать — женщина, которую я всегда считала самым сильным, самым прекрасным и самым бессердечным существом на планете — срывается и начинает плакать. Рыдания рвутся из ее груди, словно что-то разрывает ее изнутри, пока она, закрыв руками лицо, целиком отдается печали.
