Экс-любовники (СИ) - Салах Алайна

Карима и Марса-абыя за столом нет. Час назад ушли в баню и до сих пор не выходили.

— Они могут и по два часа париться, — хмыкает Эльсина, которая, в отличие от меня, пьёт чай на сухую. — Я дожидаться точно не буду и спать пойду.

Ну а что мне остаётся? Сидеть одной за столом, прикинувшись Хатико? Надо тоже идти, а то велик риск спылесосить ещё кило пирогов и по возвращении не поместиться в юбку, которая на меня и так с мылом налезает.

— Бик зур рэхмет, — старательно выговариваю я, когда Фируза-апа провожает меня до двери гостевой комнаты на втором этаже.

Она похлопывает меня по плечу сухой узловатой ладошкой и улыбается:

— Йокла-йокла, кызым.

Слово «кызым» я знаю. Так Равиля Марсовна Айгуль называла, это «дочка» ласково. И как же хорошо становится, что кызым для каримовской даваники теперь я! Даже в носу щипать начинает. Ничего удивительного, что Марс-абый столько со своей женой прожил. Вон она какая замечательная: и добрая, и готовит так, что ум отъешь, и порядок у неё везде.

— Рэхмет бик зур, — расчувствовавшись, повторяю я и указываю на дверь. — Я тогда это… ял ит пойду. Вы тоже идите. Столько всего сегодня наготовили… Как вообще на ногах стоите, непонятно.

Фируза-апа продолжает мне улыбаться, поэтому я решаю не насиловать её бедный старческий слух и скрываюсь за дверью спальни. Щёлкаю выключателем и оглядываюсь. На полу здесь тоже лежат ковры, а над кроватью в золочёной раме висит молитва на арабском. В доме таких много. У Карима в машине тоже на зеркале вместе с чётками висит.

Постель заправлена необычно: на расшитом бархатном покрывале уголками вверх составлены подушки в таких же бархатных наволочках. Аккуратно переложив их в кресло, я юркаю под одеяло.

Окно в комнате предусмотрительно открыто, и через рябь москитной сетки видно глубокое ночное небо. Воздух здесь и правда особенный — свежий, насыщенный кислородом. И тишина умиротворяющая, с пением цикад.

Почти сразу начинает клонить в сон, но я уговариваю себя продержаться до прихода Карима. Примерно через полчаса раздаётся приглушённый скрип половиц, и дверь в комнату приоткрывается.

— Не спишь, татар кызы? — Вместе с этими словами кровать накрывает громадная тень.

— Юк, — шиплю я, приподнявшись на локтях. — Топаешь, кстати, как слон.

Карим бесцеремонно стаскивает с меня одеяло и ложится рядом. От него пахнет хвоей и чистотой, распаренное тело пышет жаром.

— Дождалась меня? — Его пальцы сходу ныряют мне под футболку, губы жадно впиваются в мои.

Я целую его в ответ и параллельно возмущённо луплю по руке, пытающейся протолкнуться в бельё.

— Ведите себя прилично, Карим Талгатович.

Какой там! Карим, похоже, этого момента весь вечер ждал — аж трясёт его, пока меня лапает. И член стоит как каменный.

— Соскучился по тебе, — шепчет, подминая меня под себя.

Я тоже соскучилась и даже настроилась на беззвучный секс с подушкой в зубах, но это было до того, как Фируза-апа доверительно назвала меня кызым. Старички ведь чутко спят, и если она узнает, что кызым с Каримом под её крышей чпокалась полночи, то может больше и не назвать.

Уж день-то как-нибудь потерплю — завтра нам всё равно домой ехать. И Карим тоже потерпит. Не животное же.

— Исхаков. — Я обхватываю его ладонями за скулы и заставляю на себя посмотреть. — Я не могу тут. В смысле в доме твоей даваники. Она просто очень хорошая, и я не хочу… В общем, как-то неправильно.

Карим, тяжело дыша, смотрит на меня в течение нескольких секунд, будто решает, прислушиваться или нет, а потом со вздохом скатывается на бок.

— Настали голодные годы, — бормочет он, закидывая на меня руку.

— И это говорит тот, кто в себя дюжину бэлишей запихал, — хихикаю я, поворачиваясь к нему лицом. — Ты в детстве наверняка был жирненьким.

— Почему это?

— Ты же всё лето на даваникиных харчах жил.

— Я же работал много. — Усмехнувшись, Карим гладит меня по волосам. — Знаешь, сколько сил уходит, чтобы вскопать поле картошки?

— Нет, не знаю. Расскажи.

— Рассказать тебе про картошку? Копать мне не нравилось. Я больше любил собирать с неё колорадских жуков. Мне давали банку с бензином, и их нужно былотуда бросать.

— Фу-у, — морщусь я. — Как-то жестоко. А что ещё ты делал?

— Много чего. Цыплят разводил. Яйца из-под кур собирал. Закалывал петухов, потрошил…

— Хватит!

Карим опускает ладонь мне на талию, а его приглушённый голос щекочет моё лицо.

— Ты цыплят когда-нибудь видела?

— Нет. В смысле только на картинках.

— Завтра покажу. Они пушистые и пищат. Девочкам нравятся.

— Девочкам нравятся? — Я шутливо пихаю его коленом. — Так ты себе популярность среди местных зарабатывал?

Даже в темноте видно, как Карим скалится.

— Конечно. Все соседки ко мне бегали.

О своих деревенских буднях он говорит ещё долго, где-то посередине рассказа меня настигает тотальное блаженство, и я засыпаю, уткнувшись носом ему в плечо. Мне снятся горы кыстыбый, блестящие от пота кубики, пушистые цыплята и белоснежное платье невесты.

*********

Просыпаюсь я оттого, что становится слишком жарко. Солнечные лучи, бьющие через окно, будто пытаются прожечь дыру в коже. Поморщившись, я постукиваю рукой по соседней подушке, но никого там не нахожу. Карим уже смылся.

Быстро натянув одежду, сбегаю вниз. В гостиной никого, и на кухне тоже, хотя, судя по запаху выпечки и составленным на столе чашкам, общий завтрак уже состоялся. На часах тем временем всего половина девятого. Как-то рановато для выходного дня.

Но, похоже, кроме меня, никто так больше не считает, потому что во дворе я застаю настоящий деревенский субботник. Фируза-апа, одетая в длинное цветастое платье, собирает с куста смородину, неподалёку Марс-абый красит ствол яблони, а на корточках среди грядок клубники с зелёным ведёрком в руках ползает Эльсина. Только Карима нигде не видно.

Становится немного неуютно. Я-таки выгляжу здесь единственной лентяйкой. Но откуда мне было знать, что тут заведено даже в выходной встать ни свет ни заря и пойти работать?

— Доброе утро! — здороваюсь я. — Я так хорошо уснула, что встала… э-э-э… поздно.

Марс-абый машет мне рукой и снова возвращается к своему занятию, Фируза-апа с улыбкой кивает и что-то говорит на татарском Эльсине. Та откладывает ведро в сторону и идёт ко мне. С гламурной городской дивой у неёсейчас мало общего: на ней широкие спортивные шаровары и выцветшая мужская футболка, на голове — зелёная бейсболка с символикой хоккейного клуба.

— Доброе утро! Дэу-эни сказала тебя покормить.

— Ты чего выдумываешь?! Я инвалид, что ли?

— Ты гостья. За тобой положено ухаживать. — Эльсина подталкивает меня в спину, показывая, чтобы заходила в дом. — Я заодно сама чай попью.

— Вы давно встали? — обеспокоенно спрашиваю я, пока послушно семеню к кухне.

— Часов в семь. Просто тут так принято. Встал, поел и за работу.

— А отдыхать когда?

— Они тут не знают, как отдыхать — так уж заведено. Постоянно нужно что-то делать. Но дэу-эни с дэу-эти это в удовольствие.

— А Карим где?

— А он утром не отчитался? — озорно улыбается Эльсина, намекая на разговор, подслушанный за столом. — Он на заднем дворе дрова рубит для бани.

Застыв, я гипнотизирую глазами пирог с черносливом, пытаясь понять, чего хочу больше: запихать его в рот либо рвануть искать Карима. Уж слишком заманчивую картинку подкинула мне разыгравшаяся фантазия: Карим под палящим солнцем рубит дрова без футболки и по его животу стекает пот. Следом меня осеняет: это же вещий сон!

— Тебе в чай мяту положить? — возвращает меня на землю голос подруги.

— Э… Давай, — соглашаюсь я, смиренно опускаясь на стул. — Я только один кусок пирога съем и тоже пойду помогать.

В итоге съедаю три и вместе с Эльсиной выхожу во двор. Обжорство не прощает: Карим к этому времени закончил колоть дрова и, приставив лестницу к банному срубу, что-то поправляет на крыше.