Миражи (СИ) - Вересов Иван
— Мне бы так научиться видеть Питер, — незаметно перевёл он разговор в новое русло.
— Вы и видите! Знаете о нём так много и рассказываете. Откуда Виктор Владимирович?
— Сначала в институте я был увлечён предметом «История Петербурга» у меня в дипломе даже пометка стоит, что могу преподавать его. Но экскурсоводом я не собирался становиться. Люблю читать книги про Время, архитектура — это всегда время, хотя она и скрывает многое. Она та самая цель, которая оправдывает средства. Посмотрите ещё раз на Неву, мосты, набережные — прекрасный и совершенный вид. Не город у реки, а река часть архитектуры города, его определяющая, его пространство, доминанта, его логическое объяснение, соразмерность, стремление, жизнь. Без Невы Петербург выглядел бы мёртвым саркофагом. Но сколько жизней прервалось чтобы он родился! Сейчас вы ужаснётесь тому, что я скажу. Но это правда. Город, как ненасытный стервятник питался прахом, его построили на костях крепостных мужиков. Всё здесь было изменено, весь уклад этих земель. На берегах Невы задолго до появления Петербурга селились люди, но Петра не устраивали деревеньки и посады новгородцев, смешны казались маленькие шведские крепости — не таков был размах государя. Ему нужен был Город. Именно здесь. И всей мощью непререкаемой воли единодержца поднял он новую столицу из болот. Цена значения не имела. Чтобы устроить набережные, Невские берега укрепляли, сначала дубовые деревянные сваи и щебень, потом камень, гранит везли из-под Выборга. Чтобы скорее выстроить тут дома и замостить улицы, Пётр по всей России, представьте только по всей России! запретил на четыре года каменное строительство. Ни одна страна Европы не знала такого произвола. Вперемежку с камнями здесь, в этих набережных, замурованы тысячи душ.
А революция? Когда я в первый раз прочёл дневники Ивана Бунина «Окаянные дни», то понял, чем стал Петербург в девятнадцатом году. Одной большой братской могилой российского дворянства, интеллигенции, культуры, погибло всё — остались только фасады, их мы видим и теперь. У этих стен расстреливали людей, а дождь и Нева смывали кровь. С удивительной повторяемостью всё это ещё раз было уже в годы сталинских репрессий. Город впитывал кровь и оставался всё-таким же равнодушным. А потом снова война, блокада, бомбёжки. Чаще говорят о героизме защитников Ленинграда, но чтобы спасти эти камни сколько ещё понадобилось безымянных костей? А город стоит всё такой же прекрасный и загадочный, кутается в туман белых ночей, и ему нет никакого дела ни до Времени, ни до Смерти. Он вечно молод и вечно жив, он словно вбирает силу всех, кто, как вы говорите «хоть раз прошел по его улицам».
— И всё же, то о чём вы говорите сделали люди, а не Город, — возразила Ника, — разве можно винить его за то, чему он не мог противостоять?
— Вероятно ему следовало рухнуть под бременем человеческих грехов, — усмехнулся Виктор.
— Он слишком красив, чтобы рухнуть!
— Так по вашему, красота — это оправдание преступления? — Виктор внимательно смотрел на неё и ждал, что она ответит. Ника смутилась.
— Нет, не оправдание, но…
Она замолчала.
— Что же вы сдались так легко? Ведь вы же не согласны со мной.
— Не согласна, — кивнула Вероника, — но с вами трудно спорить. Я не знаю, как доказать правоту. Вы слишком убеждены в своей точке зрения и…горячо убедительны.
— Это только с вами, времени у меня мало, а сказать хочется много, простите, загрузил. А отстаивать свою точку зрения надо до конца. К тому же вы доказали свою правоту a priori, только не заметили. Город не люди, он не совершал преступлений, а лишь был их свидетелем. Но очень приятно, что вы не обратились к избитой истине «Красота спасёт мир».
— Нет, не спасёт, — тихо сказала Ника. — Она посмотрела ещё раз на Неву, потом на решетку Летнего сада и повторила, — не спасёт.
— А что же спасёт?
Виктор ждал чего угодно, но только не того, что сказала она.
— Любовь.
Теперь Виктор замолчал. Он не хотел с ней спорить. Пусть она верит в любовь, так легче жить. Когда-нибудь и в этом сама разберётся.
— Ну что ж… пойдёмте посмотрим Летний Сад, а то мы так и простоим перед оградой, рассуждая на философские темы.
Виктор придержал Нику под локоть, когда пошли через проезжую часть, они снова пересекли набережную и оказались перед чугунной решеткой Летнего Сада.
— Я читала, что какой-то англичанин приехал в Петербург, увидел эту решетку и уехал, сказав, что ничего красивее, всё равно не найдёт во всём городе. Ну не знаю, — пожала она плечами, — всё же глупый, я бы на его месте раз уж приехал, посмотрела бы и остальное.
— Да что с англичанина возьмешь? Но мы и остальное посмотрим, — заверил Виктор.
Ника остановилась перед полуоткрытой створкой ворот главного входа. — А про Летний сад вы мне тоже расскажете?
— Если вам не наскучило, — улыбнулся Вяземский.
— Нет! Совсем нет, — она положила другую руку на лацкан его куртки, — я очень люблю, когда вот так рассказывают.
Виктор почувствовал необыкновенную лёгкость рядом с этой девушкой. Не надо было одёргивать себя, сокращать объяснения или вежливо отмалчиваться, слушая пустую болтовню собеседницы, отвечать на глупые вопросы. Она очаровала его способностью слышать и понимать, догадываться, вбирать новое, жаждой познания, интересом к жизни, открытостью.
При этом Ника оказалась не только благодарной слушательницей, но и равным Вяземскому собеседником, возражения её были интересны и вызывали дальнейшее развитие разговора. Виктор любовался не только внешностью девушки.
— Конечно, я расскажу. Сейчас мы пройдём немного по берегу Лебяжьей канавки, там есть одна скульптура — мне хочется показать её вам. Это моя любимая, а потом пойдём к Большому пруду и посмотрим ту сторону сада, где вход от Инженерного замка, вернёмся уже вдоль Фонтанки к летнему дворцу Петра, таким образом замкнём круг и осмотрим весь сад. Здесь всё симметрично и ясно, думаю не заблудимся. И промежуточные аллеи тоже посмотрим, если вы захотите.
— Да…да… так будет очень хорошо.
Она взяла Виктора под руку и в этом жесте не было пошлой фамильярности, но удивительная близость.
Вяземский с ужасом понял, что хочет её обнять. Нет… нет… надо было найти предлог, скорее завершить прогулку, извиниться, сказать, что занят на ближайшие дни и закончить их знакомство. Вместо этого Виктор повёл её вперёд и сказал,
— Сейчас я покажу вам любовь воплощенную в мраморе.
Они шли, как и намеревались, от главного входа направо, потом по берегу Лебяжьего Канала к статуе Амур и Психея.
— Что же мне рассказать вам про Летний Сад, — задумчиво произнёс Виктор, — ведь про него целые тома написаны и вы, несомненно, читали. Всё началось с летнего дворца Петра Первого, видно бревенчатого домика оказалось недостаточно, да и не пристало царю жить в избе, хотя по свидетельствам, Пётр Алексеевич любил помещения с низкими потолками. Но престиж требовал хором, да и послов иностранных надо было принимать достойно. Тогда Трезини сочинил для царя небольшой дворец в голландском стиле. Сейчас подойдем ближе. Летний сад и дворец стали для Петра домом, я так думаю. Нет, уверен! Местом, куда хочется возвращаться, он ведь мечтал о Городе на Неве, а начиналось все именно здесь. Как вы сказали: “не отпустит” Петербург не отпустил и своего создателя. В Петропавловском соборе, в крепости он и похоронен. Но не будем о смерти, давайте о любви, которая сильнее, вот она — Амур и Психея. Из всех вариантов расхожего в античности и воплощенного в мраморе сюжета — этот, на мой взгляд, самый целомудренный. Эрос здесь спит и в прямом и в переносном смысле, а преобладает извечное женское любопытство, которое даже любовь победило.
Вероника высвободила руку, медленно обошла статую и оказалась перед Виктором, совсем близко.
— Но разве это плохо? — спросила она, приподняв лицо и глядя на Вяземского глаза в глаза, — разве нельзя хотеть увидеть того, кого любишь?
