Сын маминой подруги (СИ) - Волкова Дарья
Уля, контролируя рукой горло, аккуратно выдохнула.
— Я его увижу завтра. Вы, главное, не волнуйтесь. С Захаром все будет в порядке. Я обещаю. Что говорит врач?
— Приезжай ко мне завтра, Уленька. После встречи с Захаром. Я буду ждать.
— Хорошо.
Короткий разговор закончился. Ульяна опустила руку с телефоном, оглянулась. Да, так и есть. Все на нее смотрят.
— Голос у Натальи Николаевны бодрый — насколько возможно в данной ситуации. Завтра заеду к ней в больницу — все узнаю более точно. А пока — давайте работать.
***Вечером у Ульяны уже хватило сил, чтобы не заваливаться в одежде на кровать, а сначала принять ванну и переодеться. И только потом лечь на кровать и уже привычно уставиться в потолок.
Все-таки вчерашний день был самый страшный. Самый тяжелый. А сегодня — уже чуть легче и чуть проще. Юрия Валентиновича завтра обещают перевести из реанимации в палату интенсивной терапии, и можно будет его навестить там. Наталья Николаевна сегодня позвонила, тоже уже проще. И сама Ульяна, после разговора с Антоном Балашовым, набрала ординаторскую и поговорила с врачом Натальи Николаевны. Перспективы, как и надеялись, благополучные.
А еще завтра Ульяна увидит Захара. То, что в СИЗО — дело второе. Это, в каком-то смысле, лучше, чем видеть Захара в камере в зале суда. Вот и пришло время стряхнуть пыль с адвокатского статуса. Кто бы знал — по какому поводу. Ладно, это лирика.
Так. СИЗО. Там можно будет поговорить — это ключевое. Надо о многом расспросить Захара и дать ему инструкции, как себя вести и что говорить. И — да, самое сложное — сказать ему о матери.
А сейчас — сейчас надо освежить в памяти, какие там правила в СИЗО. И Ульяна резко села на кровати.
***По Захару совершенно не было заметно, что он находится под стражей.
Расслабленная поза, спокойное выражение лица, привычный чуть ироничный прищур глаз. Только цвет лица бледнее обычного. Это все в целом должно было обрадовать, но у Ульяны почему-то заныло сердце. Но им нельзя сейчас ныть — ни ей, ни сердцу.
Во время разговора с Захаром мысли о нытье быстро исчезли.
Он не понимает. Он не слушается. Он отказывается выполнять то, что ему говорит Ульяна. Такое впечатление, что он просто не принимает Ульяну всерьез.
— Ты будешь меня слушаться или нет?! — не выдержав, прошипела Уля.
— Я вообще не понимаю, зачем ты во все это лезешь. Не для тебя это, — он дернул плечом, словно таким образом описывая помещение, в котором они находились — казенное до крайности. — Где Сатана?
— В больнице. Так же, как и твоя мама.
С лица Захара спала вся его напускная невозмутимость. И оно, и до того лишенное привычного румянца, стало совсем бледным.
Не так Ульяна планировала об это сказать, не так.
— Что с ними? — вопрос был быстрый и негромкий.
— Сердце. С обоими все в порядке. Уже в порядке. Юрия Валентиновича завтра переводят из реанимации. К твоей маме я поеду сегодня, сразу после тебя. Что ей передать?
Захар посмотрел на Ульяну.
Долго смотрел. И Ульяна смотрела. Теперь уже не надо думать о том, как ей рассказать о своей подпольной дружбе с Натальей Николаевной. Сейчас это уже не так важно. И, в общем-то, очевидно.
Не молчи. Слышишь, не молчи. У нас время на вес золота!
— Ты знаешь, что ей сказать, — ее пальцев коротко коснулись его. — Ты знаешь.
— Знаю, — Уля ответила, сглотнув комок в горле. — А ты теперь знаешь, что должен меня слушаться. Знаешь ведь?
После паузы Захар коротко кивнул.
***Женщины комплектации «Липецк» не плачут. Или делают это, когда никого нет рядом. Но другая женщина, комплектации «Север», всегда это поймет.
И найдет слова, чтобы утешить.
***В ходатайстве об обжаловании меры пресечения отказали.
Впрочем, Ульяну это уже не удивило. Она почти каждый день встречалась с Балашовым-старшим и Ватаевым, просиживая по несколько часов. Так же к ним часто присоединился Артур Балашов. Картина вырисовывалась все более ясная.
Антон Борисович Балашов некоторое время назад действительно обратился к определенным людям по поводу его — уже бывшего — предприятия. Чтобы они помогли ему вернуть бизнес. И было по этому направлению немало сделано. Но потом, усилиями, в первую очередь, Ватаева Балашов-старший отказался от этой идеи. А вот люди, с которым он заключил соглашение — нет. Они посчитали, что теперь и без Антона Балашова смогут отжать агрохолдинг себе. Либо — раздробить и растащить по кусочкам.
С каждой новой встречей Балашов-старший поникал головой все ниже и ниже. Ватаев, который поначалу буквально рычал на него, перестал это делать. А во взгляде Артура Балашова все чаще и чаще проскальзывало что-то, похожее на жалость. Только у Ульяна жалости не было. Потому что Захар по-прежнему оставался в СИЗО. Слишком масштабная была развернута деятельность, пусть уже за спиной у Антона Балашова, чтобы эту машину можно было быстро остановить.
Но они очень старались. У Ульяны не оставалось ни времени, ни сил, чтобы фиксировать, что ее реальность теперь стала совсем другой.
Она ездила в больницу к Юрию Валентиновичу, который был невероятно зол на себя, что сердце подвело его в самый неподходящий момент. Конечно, врачи запретили ему сильные нагрузки и пока не отпускали из больницы, но остановить мыслительную деятельность одного из лучших столичных юристов было невозможно. И Уля не могла не радоваться, что она теперь не одна. Пусть Самсонов в больнице, но его опыт и помощь — бесценны.
Она ездила к Наталье Николаевне домой. Маму Захара из больницы выписали через десять дней, но на работу она еще не ходила, была на больничном. Уля приезжала, привозила лекарства, разговаривала с врачом, который навещал больную, убеждала Наталью Николаевну, что все будет в порядке. Самое поразительное, что эта несгибаемая женщина верила Ульяне безоговорочно. Как ребенок. И от этого в некоторые моменты Уле становилось страшно. Что не оправдает. Что не справится. Но она давила в себе этот страх.
Они медленно — по мнению Ульяны, очень медленно — но все же продвигались вперед. Незаметно, мимо Ули, наступила зима. В этом году — настоящая. Юрий Валентинович, которого выписали все же из больницы, приходил в офис в теплом кашемировом свитере и шерстяных брюках. Повлиять на Самсонова, чтобы он не приходил на работу, не было никакой возможности. Но Уля заключила союз с супругой Юрия Валентиновича — союз оборонительный и наступательный — и в положенное время, несмотря на ворчание шефа, выдворяла его из его собственного кабинета. Который уже отчасти стал и ее. Самсонов то ли в шутку, то ли всерьез, ворчал, что она его окончательно подсидела и скоро займет его место.
Уля верила, что это в шутку. Но в каждой шутке, как говорится…
Текучка юридический службы, которая еще в марте ставила Ульяну практически в тупик, теперь делалась — точнее, контролировалась — одним мизинцем левой руки. У Ули были гораздо более важные задачи.
Визиты к Захару в СИ3О тоже стали почти текучкой. Но все же нет. Она категорически запретила кому-либо еще даже заводить разговор о посещении Захара. Это неправильно — она чувствовала.
Да и не реализуемо по большей части. Зато Уля служила почтальоном между матерью и сыном — и это вызывало у Ульяны просто комок в горле — когда она передавала эти конверты. И, чтобы как-то подбодрить себя, думала о том, что эта беда показала Захару, что все его обиды на мать давно пора оставить в прошлом.
И он это понял. И мать он любит.
Настроение у Захара менялось. Он по-прежнему старался держаться независимо, так, будто, ничего особенного не происходит. Рассказывал, что много читает и перечитал уже кучу книг. Что приноровился отжиматься от койки. Что тут прямо-таки санаторий — наконец-то выспался и отдохнул. И люди интересные, и побеседовать есть с кем.
Кто бы ему верил. Ульяна смотрела на бледное лицо, с которого исчез привычный румянец, на обросшие волосы, на то, как похудел и осунулся, на тени и складки у губ и носа — и давала себе слово. Что на следующем заседании суда, когда закончится избранная мера пресечения, она загрызет кого-нибудь — если
