Любовница (СИ) - Вересов Иван
Рельсы на стрелке расходились пучками параллельных линий. Поезда свистели и грохотали и днём, и ночью, но к их шуму Виктор быстро привыкал. Труднее было привыкнуть к стуку лифта за стеной и звону бутылок в мусоропроводе, когда их кидали среди ночи с последнего, двенадцатого этажа. Но их Виктор переставал замечать пожив в Москве неделю-полторы.
А вот к дедушкиным стонам Виктор так и не привык.
За железной дорогой начиналось кладбище, там дедушку и похоронили.
В новой квартире он прожил недолго — всего два года и болел…болел… на ноге простреленной в войну, открылась язва, потом развилась гангрена. Ногу ему ампутировали, но это не помогло.
Пулю он получил во время побега воров из камеры предварительного заключения. В тот день было не его дежурство, но он согласился подменить напарника. Виктор узнал это от бабушки, дед сам никогда не рассказывал про этот случай. Про то, что напарник его был предупреждён о побеге, а Льва Григорьевича подставили. Потом в тюрьму посадили, а какое там лечение. Бабушка ходила к ” народному старосте” Калинину на прием, он дело разобрал и рассудил по правде. Вернули деду и должность и погоны.
Про болезнь и смерть дедушки Виктор вспоминать не любил, но и от этого воспоминания деваться было некуда.
Резкий запах мазей, повязки, испачканные кровью и гноем, и стоны….
Гангрена началась на большом пальце правой ноги. Сначала была язва и её всё лечили. Вот если бы раньше сделали операцию, то может быть он ещё и пожил бы…
Бабушка не жаловалась, не плакала — она ухаживала за ним.
Когда дедушка умер, она тоже не плакала.
Ни на кладбище, ни дома…
Только один раз, когда пришла из больницы в тот день как его не стало, да и то совсем мало, Виктор заметил, как она вытирала платком глаза. А потом застыла словно камень. Она была очень суровой в горе.
И вот она осталась одна. Жила в Москве, переезжать никак не хотела и только когда заболела, Виктор уговорил маму забрать её в Ленинград. Мама не соглашалась, он настаивал и она послушалась. Врачи говорили, что никак нельзя везти больную — по дороге умрёт. Но бабушка не умерла. Потом, уже в Ленинграде, её положили в железнодорожную больницу с диагнозом — инсульт. Почти год она возвращалась к жизни. Первое время не могла ни говорить, ни двигаться — на лице жили только глаза.
Виктор каждый день ездил в больницу, ухаживал за ней.
Маме было некогда, да и… не хотела она возиться. Отношения у них с бабушкой были сложные. Этого Виктор так и не смог разобрать.
А всё-таки бабушка выкарабкалась и прожила ещё десять лет. Вот только о Москве очень сожалела — квартиру пришлось обменять.
Виктор закончил училище, поступил в ВУЗ, женился.
Ленинград стал Петербургом.
А у Вяземского началась его взрослая жизнь…
В этот последний свой приезд в Москву Вяземский сделал то, что давно уже собирался — нашел место, где жила бабушка.
Но уже не было на Октябрьской улице ни маленького дома с палисадником — его снесли при строительстве нового жилого массива, ни двора, ни лужи…ничего. Только одна из лип чудом уцелела среди каменных многоэтажных коробок.
В Питере от московского сада оставался у Виктора куст жасмина.
Ещё при жизни деда куст перевезли из Москвы и посадили на даче, за эти годы он разросся, а когда Нина с Виктором купили участок, построили новый дом, Виктор забрал жасмин и посадил его под окнами.
Вот и всё, что напоминало Вяземскому о прошлом и людях, которые были для него самыми дорогими.
Почему воспоминания пришли к нему в поезде? Наверно Ленинградский вокзал, ведь в Москву он всегда ездил на поезде.
Характерный запах угольного дыма на перроне, голос диктора, объявляющего о прибытии и отправлении, лязг колёс, крики носильщиков — всё это вместе стронуло с места его память.
Глава 17
ВозвращениеОчнулся он когда услышал женский голос. Приятный, немного простуженный, но всё же бархатистый и певучий.
— Можно я уберу чемодан под ваше сиденье?
Виктор поднял голову и увидел перед собой девушку с тёмно-рыжими волосами. Они были редкого золотистого цвета, как вечернее солнце, не огненно рыжие, а чуть приглушенного оттенка, такие красивые волосы он видел только на картинах Тициана в Дрездене. А глаза у девушки были серо-зелёные, цветом похожие на воду Финского Залива, когда в нём зацветают водоросли.
«Русалочка» — почему-то подумал Вяземский, вспомнив сказку Андерсена — именно такой Виктор и представлял младшую из дочерей Морского Царя. Разве что хвоста не было — вместо него красивые стройные ножки в коричневых осенних туфлях на невысоком каблуке. Девушка была одета в полосатую шерстяную юбку песочно-коричнево-зелёных тонов и вязанную замысловатыми косичками кофту цвета кофе с молоком. Руку этой рыжеволосой русалочки оттягивал здоровый чемодан, ковровая сумка, вероятно, тоже принадлежала девушке и стояла у её ног.
— Моё место номер девять, — сказала она и глазами указала на верхнюю полку над головой Вяземского, — так можно?
— Что? — переспросил Виктор, потому что смысл её предыдущего вопроса ускользнул от него — он слышал только голос.
— Чемодан…убрать его под ваше место, а то он тут полкупе займёт.
— Да, конечно, я помогу вам.
Вяземский с рыжеволосой девушкой были в купе не одни — на противоположной скамье расположились две женщины, скорее всего сёстры. Они уже пристроили свои вещи и теперь, оживлённо болтая и, не обращая никакого внимания на Виктора и девушку с чемоданом, доставали из полиэтиленового пакета и распаковывали свёртки с едой.
На откидном столике у окна уже стояли пластиковые бутылки с пивом и минеральной водой, контейнер с бутербродами. Следом за этим из мешка появилась курица, варёные яйца, огурцы, помидоры и хлеб. От запаха пережаренной курицы, чеснока и селёдки, смешанного с резким запахом духов, шампуня и дезодоранта, волной исходившего от женщин, Вяземскому стало нехорошо.
А девушка с рыжими волосами всё стояла перед ним с чемоданом в руках.
— Извините, — наконец выдавил он, — сейчас, — Виктор думал только о том, как бы поскорее избавиться от этих ужасных кухонно-парфюмерных запахов. — Я лучше подниму ваш чемодан наверх, под сиденье он не влезет, туда мы сумку уберём.
Вяземский встал, взял у девушки чемодан и закинул его на антресоль над дверью купе, сумку задвинул под лавку.
— Спасибо, — благодарно улыбнулась русалочка.
У самого Виктора вещей почти не было — только кофр с костюмом и всякой мелочью, который уже стоял наверху и ноутбук — его Вяземский носил с собой.
— Вы располагайтесь внизу, я лучше наверх, так будет удобнее, я поздно вернусь, поэтому заранее спокойной ночи, — сказал Виктор девушке, взял кожаный футляр с ноутбуком и с облегчённым вздохом вышел в коридор.
Он всерьёз начал сомневаться не лучше ли было перетерпеть час в самолёте, чем до утра маяться с такими попутчицами, как эти две сестры, и их жареная курица.
Вяземский не переносил вынужденную близость с чужими людьми, тем более целую ночь, да ещё в тесном замкнутом пространстве купе. Хуже этого мог быть только лифт, застрявший между этажами.
И всё же стоять в проходе перед дверью купе было глупо и Вяземский решил, что пойдёт в вагон-ресторан, выпьет кофе, покурит, а там будет видно.
Он прошел уже три вагона. Всюду в полуоткрытых дверях виднелись лица, совершенно разные, но для Вяземского схожие, он классифицировал их по признаку собственного нежелания смотреть на них.
При переходе в четвёртый вагон в тамбуре он вспомнил, что забыл табак в кофре и ему нечем набить трубку. Это было уже слишком! Вяземский чертыхнулся и отправился обратно мимо тех же незнакомых человеческих лиц.
К удивлению Виктора в его купе не оказалось шумных попутчиц. Полки с их стороны были пустыми. Ни пакета с едой, ни бутылок. Откидной стол был пуст — курица так же исчезла.
