Шахразада - Халиф на час
– Да, Умар. Я влюблен. Вчерашний день еще более убедил меня в том, что лучше, умнее, желаннее и прекраснее Джамили не найти мне никого в этом мире.
«Как странно… Халиф весь день потешался над глупостью того юноши. И при этом убедился в достоинствах какой-то торговки». Недоумение на лице визиря было столь заметно, что халиф поспешил объясниться.
– Чем больше я слушал глупые слова того юноши, тем больше понимал, что стране нашей необходим наследник. Наследник разумный, достойный звания халифа, достойный уважения двора и народа. Но обзавестись наследником, не женившись, я, увы, не могу. А потому должен, как ты мне уже неоднократно советовал, жениться. Вот теперь я и хочу узнать, как свататься к девушке, которую хочу назвать своей женой.
– Но она же простолюдинка, халиф! – вне себя от изумления воскликнул визирь. Ужасным, недостойным халифа было и простое увлечение этой девушкой. А женитьба могла уронить достоинство повелителя в пыль.
– Она умна, хороша собой и открыта сердцем. Она куда больше нравится мне, чем любая иноземная принцесса или дочь князя. Я думаю, что она воспитает наследника куда лучше, чем даже сотня царских дочерей.
– Она простолюдинка, – почти застонал визирь. – Пусть, о Аллах, она и сможет воспитать твоих детей лучше, чем дочь, к примеру, магараджи! Но твое достоинство, достоинство халифа, будет навеки уничтожено этой женитьбой.
– Думаю, мой недалекий визирь, что ты ошибаешься. Ведь всегда же можно найти далекий народ, властитель которого желает породниться с владыкой нашей прекрасной страны. Наверняка у такого властителя найдется дочь, которую, о чудо, зовут Джамилей. А такой брак, пусть и с дочерью весьма далекого от нас властелина, не уронит моей высокой чести, не правда ли?
Визирь Умар был в ужасе. Но в то же время он отлично понимал, что именно ему сейчас повелел халиф. И увы, Гарун аль-Рашид был стократно и бесспорно прав. Найдется и такой властелин, и такой народ.
Ибо так уже не раз случалось в истории. В семьях многих древних уважаемых родов появлялись удивительным образом найденные сыновья и дочери властителей племен столь далеких, что возникало сомнение в их существовании. И потому это был бы просто еще один такой случай.
Ужас Умара стал угасать. И куда быстрее, чем все высокие размышления, его погасил холодный приказ, который визирь без труда прочитал на дне глаз своего халифа. Итак, следовало готовиться к свадьбе. Готовиться всем и уже сейчас.
– О да, мой повелитель. Я уже не сомневаюсь в том, что все, что необходимо найдется.
– Я доволен, визирь. Но теперь все же расскажи мне, как следует просить руки девушки? И у кого?
– Но согласна ли будет сама девушка, о халиф? Не станет ли этот брак рабскими оковами для нее?
– О чем ты? – холодно осведомился халиф, заворачиваясь в пурпурный халат. – Кто же будет спрашивать желания девушки, если сам Гарун аль-Рашид, повелитель и властелин, желает взять ее в жены?!
От сердца визиря отлегло. Если халиф говорит так, это просто пристойный… нет, это вполне достойный брак. И в жилах наследника действительно будет течь кровь только древних уважаемых родов. Халиф не влюблен, о нет. Он лишь расчетлив. И расчет этот, как и всегда, необыкновенно точен.
«Прости меня, моя звезда, – подумал халиф. – Для того чтобы сделать тебя своей женой мне пришлось соврать… пусть и не словами. Но, клянусь, что в тот день, когда имам назовет тебя моей женой, я извинюсь перед тобой сто тысяч раз. Ибо ты будешь царицей, звездой моей жизни. И никто тогда не сможет осудить тебя или сказать хоть слово о приличиях!»
Макама двадцатая
Всякий, кто в это утро оказался бы на улице Караванных троп, с удивлением бы следил, как четверо рослых нубийцев осторожно поставили у неприметной калитки в дувале плотно занавешенный паланкин. Избавившись от своей ноши, они, неслышно ступая, поспешили прочь. Лишь их старшина задержался – и то всего лишь на миг, – чтобы негромко постучать в калитку.
Прошло несколько долгих минут, и калитка распахнулась. На пороге стояла матушка Абу-ль-Хасана, торопливо закалывая утренний хиджаб и близоруко щурясь.
– Нет, – печально проговорила она. – Опять какие-то глупые мальчишки жестоко подшутили надо мной. А мой сыночек, мой умный Абу-ль-Хасан еще не вернулся. Должно быть, Фатьма оказалась даже лучше, чем мне о ней говорили. Должно быть, мой мальчик понравился ей… Да и как он может не понравиться? Он ведь и умен, и хорош собой.
Наконец глаза достойной Заиры остановились на паланкине. Она робко подошла к нему и столь же робко отодвинула одну из занавесей. То, что она увидела, повергло ее в изумление.
Привалившись к сиреневой стенке паланкина, ее сын, умница и красавец, сладко спал. Рядом с ним лежала огромная, как тележное колесо, пурпурная чалма, на зеленую шелковую рубаху был накинут алый кафтан, а кожаные туфли с загнутыми носками стояли у босых ног.
– О Аллах милосердный, – почему-то шепотом произнесла Заира, – что это? Кто это? Откуда это?
Но сын ее не шелохнулся. Лишь довольная улыбка раздвинула его губы.
Тогда Заира уже решительно потрясла Абу-ль-Хасана за плечо.
– Проснись, несчастный, проснись сию же секунду! Что все это значит? Откуда у тебя такие странные одежды? И где ты пропадал целых два дня?!
– Матушка, – пробормотал Абу-ль-Хасан, не открывая глаз.
– Проснись, несчастье моей жизни, проснись!
– Ну, матушка, ну еще лишь минутку…. – И в этот миг глаза Абу-ль-Хасана открылись. – Матушка? Это ты? Что ты делаешь во дворце?
– О я несчастнейшая из женщин! Мой сын, звезда моего сердца, единственная надежда в жизни, прогулял отцовское наследство, оставил меня беднее тени и теперь еще лишился рассудка! О я печальнейшая из матерей!..
– Ну что за недостойное поведение! В присутствии нас, владык величайшей из стран…
– Каких владык?! Сын, очнись! Ты дома! Но чей это паланкин? И почему ты наряжен, словно ополоумевший павлин?
– Мы наряжены так, как этого требует дворцовый протокол, – ответил, гордо выпрямившись, Абу-ль-Хасан. – Это наш паланкин… Думаю, наши усердные слуги, выполняя наше повеление, отправили нас на прогулку… нести нас… сопровождать нас… В общем, нас тут гулять…
– О я несчастнейшая из женщин… Кого это «нас» тут гуляли, сын? И откуда у нас могут взяться слуги, если последний дирхем ты потратил два дня назад на парадный вышитый кушак?
– Глупая женщина, – пробормотал Абу-ль-Хасан, – ну почему ты так невыносимо громко кричишь? Мы же властелин великой страны и всего Багдада… разве ты не узнала нас? Мы гуляли в… этой штуке… И мы уснули… наверное…
