Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— О! Спасибо… Оксана Евгеньевна, — прочитал Иван и поднял на женщину глаза. — Всенепременно.

— Всенепременно? — ржали мы в голос, затаскивая картину в мамину квартиру.

Я открывала и держала двери. Иван с Антоном несли, шурша бумагой.

Мама, чтобы не вызывать лишних подозрений, осталась ещё попить с любопытной коллегой чайку и разузнать подробнее последние новости.

— Тебе не кажется, что эта внезапная смена руководства музея тоже касается коллекции Вальда? — в машине по дороге домой спросила я Антона.

— Даже мне так кажется, — ответил Иван.

— Шувалов сам решил найти то, что спрятал наш отец? — Бринн.

— И не успокоится, пока не раздобудет всё, что ему надо, — согласился Иван. — Граф входит в попечительский совет музея. Совет хоть и носит рекомендательный характер и не вправе вмешиваться в музейную деятельность, но это деньги, это спонсоры. А деньги в искусстве всегда решали всё.

Я не могла с ними не согласиться.

Не скрывая радостного возбуждения, что ещё кипело в крови после нашей первой удачи, мы поднялись к Руслану, понимая, что расслабляться пока рано. И головоломку надо расшифровать как можно быстрее, иначе смена руководства может сильно нарушить наши планы.

Всё веселье сняло как рукой, когда в библиотеке нас встретил адвокат.

Его и прежде суровое лицо, сейчас особенно не предвещало ничего хорошего.

— У меня не самые лучшие новости Евгения Игоревна, — встал он мне навстречу. — Как вы знаете, в пятницу у нас суд. И, вероятно, к делу будут приложены новые эпизоды.

Всё похолодело у меня внутри.  

— Какие эпизоды?

— Доказательства некоторых совершённых Сергеем Анатольевичем проступков семнадцатилетней давности, — явно подбирал он менее болезненные для меня формулировки, — против которых у защиты нет аргументов.

— Изнасилование? — догадалась я. — Но Настя жива, она в монастыре. Она может дать показания! Может доказать, что он этого не делал! Дело было сфабриковано!

— Жень, — обнял меня за плечи Бринн.

— Это один эпизод. Но ещё есть убийство Вадима Лукьянова…

— Недоказанное, — ответил Бринн. — Его тоже совершил не Моцарт.

Но адвокат его словно не слышал:

 — ...Дмитрия Давыдова и членов его банды, свидетелем которого является упомянутая Анастасия. Если её, как свидетеля, вызовет сторона обвинения…

— Нет, — вырвалась я, не желая верить, что это на самом деле происходит. — Нет!

— Мне жаль, — склонил голову адвокат. — Но мне удалось договориться о короткой встрече. Завтра вы можете повидаться с Сергеем Анатольевичем. Боюсь, ни до суда, ни после это уже вряд ли будет возможно.

Он коротко кивнул и вышел.

— Нет, нет, нет! — металась я по комнате. — Завтра вторник. Суд уже в пятницу. Мы должны что-нибудь сделать. Да делайте уже что-нибудь!

— Жень, мы делаем. Делаем, — в который раз поймал меня Бринн. Остановил. Прижал к себе. — Мы что-нибудь обязательно придумаем.

— Мы должны убедить Барановского! И мы можем пойти к Шувалову… Нет, Сашка… — я посмотрела на Ивана. Проклятье! — Да и Шувалов… Пока у нас ничего нет, сделаем только хуже…

— У нас есть и другие варианты, Жень, — встал Иван. — Мы не хотели говорить тебе заранее, чтобы не обнадёживать, но… — он резко выдохнул. — В общем, я сегодня был у президента. Помнишь, Барановский упомянул, что тот может по своему усмотрению назначать и снимать сенаторов.

— Ты встречался с президентом? — замерла я.

— Можно сказать, мне повезло. Но я не зря три года работал в его охране. У меня там остались друзья. Парни мне помогли. А президент… в общем, он мне немного обязан.

— Подозреваю, жизнью? — усмехнулся Бринн.

— Вроде того, — скромно потупился Иван. — Это неважно. Важно, что мы договорились. И он обещал… сделать всё, что в его силах.

Я выдохнула. И, наконец, села на диван.

— Конечно, это не значит, что он что-то сделает?

— Он человек слова, — упрямо покачал головой Иван.

— Но даже если сделает и назначит Сергея сенатором, — взъерошил волосы Бринн, — сенаторская неприкосновенность Моцарта останется под вопросом. Ведь надо, чтобы минимум сто один сенатор проголосовали за её сохранность, когда прокуратура заявится в Совет Федерации и озвучит обвинения. А у нас нет возможности подкупить сенаторов. 

— Над этим мы уже работаем, — торопливо подал голос Руслан со своего неизменного места из-за мониторов.

— Мы не сдадимся, Жень! Не сомневайся, — покачал головой Бринн.

— В вас я не сомневаюсь, — вытерла я непрошенные слёзы.

Главное, чтобы не сдался Моцарт.         

Но именно эта мысль первой пришла мне в голову, когда на следующее утро я увидела его в камере для допросов.

 Глава 21. Моцарт

Видеть её было больно до рези в глазах.

Свет, что она излучала. Счастье, что дарила. Радость, что несла. Всё самое лучшее в моей жизни было связано с этой девочкой. Девушкой. Женщиной.

Тем горше было от того, что именно я, своей рукой должен его притушить, этот свет. Разбить ей сердце. И возненавидеть себя до скончания времён.

— Серёж! — бросилась она. Обняла. Прижалась. Зарылась лицом в мои грёбаные арестантские одежды.

— Душа моя, — обнял я её коротко: пластырь надо срывать быстро, и приподнял её личико за подбородок, чтобы она на меня посмотрела.

Она посмотрела.

И всё поняла.

— Только не говори, что ты сдался.

— Ни за что на свете я не сдамся, малыш. Но мне отсюда не выйти.

— Серёж, ещё рано говорить…

— Малыш, не перебивай, пожалуйста, у нас очень мало времени. Как мне ни горько, я должен тебе это сказать. Я заслужил каждый день в этих стенах. Заслужил слезами жён, хоронивших мужей, матерей, потерявших сыновей, детей, что прощались с отцами у могил.

— Не ты выбирал за них, — отшатнулась она. — Они сами выбрали кем быть, когда вступали в банду. И знали на что шли и обрекали свои семьи. Не ты должен за это отвечать. Если бы не ты их, то они убили бы тебя. Просто ты был умнее, хитрее и сильнее. За это не искупают вину!

Я выдохнул. Малыш, как же я не хочу сейчас с тобой спорить.

— Может быть. Но это правда. И это моя жизнь. Моя, но не твоя. Свою ты не должна потратить на то, чтобы хранить верность данным мне клятвам, и выбирать такую судьбу.

— Я её уже выбрала, Сергей! — упрямо вскинула она подбородок. — Когда сказала: и в горе, и в радости. И всё, что там к этому прилагалось.

— Нет, малыш. Потому что это я не сдержал своё слово, что буду защищать наш семейный очаг и оберегать тебя любой ценой. Буду твоей непробиваемой стеной. Там, где я буду ближайшие десять, а то и двадцать лет, эти стены будут вокруг меня. Быть надёжной опорой тебе я не смогу.

— Ну и что. Ты плохо меня знаешь. Я сильная, Моцарт, я справлюсь.

— Сильным буду я, а ты просто знай: что я люблю тебя навсегда. И ничто в жизни не изменит этого. Но я… — голос дрогнул, когда я поднял руки. Глаза предательски защипало. — Я отпускаю тебя, малыш.

— Нет! — выкрикнула она, давясь слезами. — Ты меня не отпускаешь! Ты меня прогоняешь!

— Пусть так. Тебе надо учиться жить без меня. Перестать думать, что всё могло быть иначе. Что у нас могло быть будущее. Забудь меня, малыш. И живи дальше, — сглотнул я чёртовы слёзы. — Пожалуйста. Постарайся. Так надо. Так будет лучше. Для всех.

Она больше ничего не говорила. Не кричала. Не спорила. Даже не вытирала слёзы. Просто молча смотрела на меня и всё.

И я просто смотрел на неё, стараясь запомнить каждую чёрточку её любимого лица, выжечь, вырезать, записать кровью и хранить в памяти до последнего вздоха.

— Емельянов, — громыхнула дверь.

— Сергей! — кинулась она. Обхватила. Прижалась.

— Не плачь обо мне, — прошептал я.

И… не обнял.

Подал руки за спину, подставив их под наручники.

Они с лязгом защёлкнулись.

Вот и всё.

 Глава 22. Моцарт