Злодейка и палач (СИ)
— Отойди, — сказал он одними губами.
Она услышала, потому что теперь у неё был голубиный слух.
Кивнула, а после посмотрела на лилию. Та нависла над ней и медлила, как гурман перед обедом. Смакуя неуловимым взглядом. Лепестки мягко опустились на плечи. Они были отвратительно склизкими и тяжелыми, вызывая ассоциацию с говяжьей печенью, и Ясмин невольно подняла ладонь, словно отталкивая.
Тело коротко прострелило омерзением.
Ладонь прошило разрядом и вместо лилии перед ней оказался какой-то дурацкий обугленный остов. В детстве она делала тыкву из проволоки и сейчас лилия была очень похожа на такую гигантскую тыковку. Чёрный проволочный каркас, который ещё не обтянули тканью.
— Что? — спросила она с недоумением.
Снова обернулась к Абалю за подсказкой. После поискала взглядом другие лилии.
Проклятые белоснежные твари стояли перед ее носом плотной стеной. Их было не просто много — их было очень много.
— Боже дорогой, — сказала она, не особенно понимая собственные слова.
Пространство словно завесили холодным, набухшим влагой шёлком. Она дернулась вбок, но и там были лилии, и скоро она уже не видела ни Абаля, ни Ли. Ни тем более Хрисанфа или Верна.
Она зажмурилась от отвращения и снова толкнула пространство ладонями, не особенно рассчитывая на результат. Но когда открыла глаза, две преследовательницы лежали на камнях — одна зияя чёрной дырой в белом теле, а от второй остались только вертикальные спицы рёбер, на которых когда-то крепились лепестки.
Толкнула снова. И снова. Она просто чувствовала ладонями пространство, как если бы оно имело плоть. Зачерпывала ладонями этот сырой плотный воздух, комкала и отбрасывала. В голове не осталось ни единой мысли. Она просто зачерпывала и отбрасывала. Зачерпывала и отбрасывала.
В голове у неё помутилось, а к горлу подкатила тошнота. Руки горели от боли, словно она окунала их в кипяток с каждой атакой.
— Мастер!
Крик Хрисанфа.
— Гниль болотная! — Верн. — Да делай, что угодно, не надо мне ныть про не слушаются приказа! Это ты хозяйка чертового поля приказа, а не я!
Тихий тонкий звон, который словно шёл от гибкого тела Ли, которая после каждого удара распадалась на тонкие полосы цветов и вновь собиралась в целое, чтобы прикрывать ей спину.
Голоса Абаля она не слышала, но интуитивно ощущала его рядом. Много ближе остальных. Он двигался к ней сквозь сырую тяжелую стену лилий.
А после, когда она уже не могла толкать, все резко закончилось. Лилии вдруг отпрянули от нее, легли на песок огромным веером, словно открывая проход, и она, пошатываясь двинулась вперёд.
После вскинула взгляд и вдруг увидела свою награду за испытания. Кажется, она заплакала, потом побежала.
Впереди стояла мама и смотрела на нее спокойными серыми глазами.
Глава 19
Эмоции у неё притупились только к самой ночи.
Она вцепилась в мать намертво и не отпускала ни на шаг. Не слышала слов, не видела лиц. Кажется ее приманивали обедом и ароматной ванной. Ха-ха, придурки. Она не отойдёт от своей драгоценной иллюзии ни на шаг.
— Мама, помнишь вишни?
— Конечно, — сказала мама.
Ее голос, ее глаза, ее лицо. Разве что тоньше, чем она помнила и в дурацкой широкополой одежде, даже не схваченной поясом. Серая скользкая ткань текла по ее телу, подчеркивая невыносимую худобу, усталость, морщинки. Маленькие руки ощущались жесткими и шершавыми от постоянной работы, ногти были коротко обрезаны, но покрыты защитным лаком.
— Ты любишь красный, — сказала Ясмин. — Тебе он идёт.
— Он хрупкий, — засмеялась мама. — Полдня и нет маникюра. В Чернотайе жесткие условия существования, специфика растениеводства и земледелия плохо соседствует с красотой и не прибавляет молодости.
— А сказки помнишь? Ты рассказывала на ночь. Одна ночь — одна сказка, каждый день, ты никогда не пропускала.
Иногда в их спутанных словах, которые только и делали, что наслаивались друг на друга, проскакивали неловкости. Шероховатости. Воспоминания были похожи, но не совпадали.
У неё было любимое платье, но вовсе не синего цвета, она действительно упала и разбила коленку, но не из окна, а кувыркнулась с качелей. Ее хлестнуло веткой и на брови на всю жизнь осталась тонкая полоска, но это была ветка осины, а не ореха. Ее любимая сказка — Золушка, а не Белли-алые башмачки.
Но мама смеялась и смеялась, и тоже не отпускала ее от себя.
Они распались только к вечеру.
— Я приду к ночи, — шепнула мама. — Ты должна поужинать, принять ванну, сменить платье, увидеть свою комнату.
Ясмин, сияя, как тысяча люфтоцветов, прошла через холл, залитый солнцем от пола до потолка, звякнула стеклянным, отделанными золотом и серебром дверями, поднялась по старой темной лестнице. Та пряталась в самом углу и мало напоминала парадную, но вела под самую крышу, где пряталась ее детская. Лепилась, как ласточкино гнездо, к самому краю дома.
Все, как в ее воспоминаниях. Огромная кровать, занимающая половину комнату, тяжелый темный письменный стол, вплотную соединённый с кроватью, резной стульчик. Двойная скамейка для ног — без неё не добраться до кровати. Не комната — птичья клетка. Туалетная комната, гардеробная, мини-столовая — все вынесено за пределы детского уютного гнезда.
Ясмин упала на кровать по-птичьи раскинув руки, умирая от сотен тысяч воспоминаний. Она поняла — это не ее мама. Это мама той, другой, давно погибшей Ясмин, которая жила в ее голове. Но имело ли это значение, если они настолько одинаковы?
Мама пришла к самой ночи, и они снова болтали обо всем на свете, и Ясмин позабыла о том, что у неё нет на это прав.
***
Она проснулась от стука в дверь. Очень настойчивого.
С трудом сползла с громадной кровати, и путаясь в ночной сорочке до пят, открыла. И не сразу поняла.
В почтительном полупоклоне перед ней согнулась милая девушка в возрастном диапазоне от пятнаднадцати до шестидесяти трёх. Ну или согнулось. Потому что на растение она была похожа ничуть не меньше. Человеческое тело с четырьмя руками, сплетенными из зелёных узловатых волокон, в розовых волосах пробивались редкие листики. Ясмин взглянула в ее глаза, и вздрогнула. Не растение. Человек. Глаза у неё были живые и несчастливые.
Продукт Чернотайи. Тот самый несуществующий на бумаге эксперимент с человеческой днк.
— Доброе утро, — хрипло сказала девушка. — Вас ждут в столовой.
Голос у неё прерывался и поскрипывал, словно сквозь горло у неё рос вьюн.
Ясмин отступила от неё и с трудом удержала маску безразличия. Самоконтроля хватило только на легкое пожатие плечей:
— Через половину двоечасия.
Из краткого анализа доступных данных делалось ясным, что матери в столовой не будет. Там будут совсем другие люди. Ее, якобы, семья. Ее детские данные давно устарели и, возможно, она встретит уже давно и безвозвратно изменившихся людей.
— Как тебя зовут? — крикнула она.
Девушка уже успела завернуть за угол коридора, но услышав ее голос, остановилась. Издалека она была похожа на гигантского муравья, вставшего на задние лапки.
— Мирта, — все так же безэмоционально ответила она, а после продолжила свой неторопливый путь.
Даже не обернулась.
Ясмин приняла ванну, а после отыскала в гардеробе пару блеклых платьев. Наверняка, маминых. Та никогда не заморачивались внешней красотой и не была тщеславна, в отличие от новоявленной Ясмин. Ни в комнате, ни в ванной даже зеркал не было. Но что поделать — нужно работать с тем, что есть.
К завтраку она спустилась свежая, как утренняя роза. Надолго застыла у зеркала, обнявшего белой лентой коридорную стену. Она, наконец, увидела себя. Бледное, классической лепки лицо, серые, полные прозрачного хрусталя глаза, вздёрнутые к виску, крупный рот — ее безусловный козырь, когда окрашен в жаркий ягодный. Тонкие волосы, убранные в детскую косу. Худое, лишенное активно выдающихся достоинств тело, тонкая шейка, схваченная у самого горла полоской платья.
