Эрик Хелм - Критская Телица
— Даже для архипирата... Немалое богатство, немалое!
Расенна пожал плечами.
— Но для царской казны, — сказала Арсиноя, слегка перегибаясь вперед, — ничтожная капля в море!
Расенна уставился прямо в расширенные зрачки царицы.
— Хочешь вернуться к ремеслу, в коем искушен сверх вообразимой меры, но зарабатывать не сто двадцать, а, скажем, на первых порах, двести пятьдесят золотых талантов? Если дело пойдет на лад, названная цифра будет неукоснительно увеличиваться. Верному, надежному, ловкому человеку я готова платить и пятьсот, и тысячу. Награда, как видишь, умножится, опасностей же и превратностей встретится куда меньше, чем прежде.
— Тебе требуется придворный пират, госпожа? — медленно спросил этруск.
— В известном смысле. Но, как ты, вероятно, догадываешься и сам, не грабитель, а похититель...
* * *
В последующие два месяца мастеру Эпею и начальнику стражи Рефию довелось потрудиться в поте лица — правда, на различные, совершенно несхожие лады. Но ни тот, ни другой не изведали ни минуты передышки, пока все требования, предъявленные привередливым этруском, не были исполнены безукоризненно точно.
. Впрочем, принимая во внимание условие Арсинои — полная, совершенная и наибезупречнейшая скрытность, — едва ли можно было счесть Расенну капризным. Официально зачисленный в покойники пират придирчиво командовал приготовлениями, запершись в отдаленнейшей комнате гинекея; учитывал всякую мелочь, заботился о каждой малости.
Низкую, ходкую тридцативесельную миопарону «Левка» приобрели на самом юге острова, в городе Фесте, у корабелов, построивших ее для финикийского купца, на самом деле промышлявшего работорговлей и нуждавшегося в судне более проворном, чем поместительном.
Веселый, развязный грек, облачившийся для разнообразия в обычный хитон (уж больно запоминалась окружающим несуразная кожаная туника) и выкрасивший светло-русые волосы в цвет воронова крыла, предложил владельцу верфи пятикратную мзду, и ошарашенный судостроитель с готовностью дозволил угнать ладью прямо из гавани в неизвестном направлении. Разбушевавшийся финикиец учинил немыслимый скандал, однако немного утихомирился, услыхав клятвенное обещание, что через пять недель получит новую посудину, отнюдь не хуже исчезнувшей.
Ловкий критянин оставался, таким образом, при чистом тройном барыше.
Миопарона обосновалась в глубокой, узкой, окруженной скалами бухте к западу от Кидонии, где и была поручена особым заботам Эпея. Протрудившись и проколдовав над корпусом вплоть до новолуния, мастер велел помощникам (приведенным к обету молчания и убежденным, будто обустраивают разведывательный корабль) вытащить судно из воды.
Киль облили расплавленным свинцом, несколько увеличив осадку, но при этом неизмеримо повысив устойчивость миопароны, которая могла теперь нести огромный парус и, разогнавшись, обретала инерцию неудержимую.
Эпей тщательно просмолил борта и покрыл их особым составом, делавшим деревянную поверхность гладкой, точно стекло, и предохранявшим от водорослей и ракушек, склонных липнуть к плывущим кораблям и снижать быстроту хода.
Полностью разделяя мнение (верней, заблуждение) своих подручных, аттический умелец лишь улыбался, воображая, как его приемное детище лихо обставит любую военную галеру — хоть при штормовом ветре, хоть при полнейшем штиле.
О последнем Расенна, отнюдь не презревший жестокого урока, преподанного Эсимидом, позаботился особо. Правильнее, впрочем, было бы сказать, велел позаботиться Эпею. И тот с удовольствием предложил этруску свое последнее изобретение. Уяснив суть дела, архипират заржал от радости:
— Имейся у меня такая штуковина раньше! Где ты блуждал, грек, разрази тебя молния? Ох и голова!
— Вот по этим коридорам блуждал, — добродушно ответствовал Эпей. — А раньше оно, разбойничек мой разлюбезный, и невозможно было. Земляное масло[30] на острове испокон веку водится, однако перегнать его да смешать с кой-какими составами я только полгода как додумался.
Мастер хмыкнул и прибавил:
— В честь мою — греческим огнем[31] именоваться будет!
— Хоть каппадокийским! — отмахнулся Расенна. — Ох и здорово...
У Рефия тоже забот набрался полон рот.
Просто завербовать десять отпетых головорезов — задача нехитрая. Но попробуйте подыскать ораву, достаточно молчаливую, надежную и не задающую вопросов! К тому же, закаленную в мореходных передрягах, ловкую в обращении с парусом, достаточно сообразительную! Не располагай начальник стражи собственной сетью доносчиков, не справиться бы ему с подобным предприятием и за год.
Однако два месяца спустя странный экипаж странного судна подобрали, проверили, испытали.
Испытывал Рефий самолично. Иногда, в разгар беседы с приглашенным во дворец человеком, на того нежданно кидались из боковой двери двое-трое воинов, иногда спускали здоровенного пса; иногда, если Рефию желалось поразвлечься, он предлагал кулачную схватку один на один.
Обетов молчания отвергнутые не давали. Все знали, какого свойства месть ожидает нескромного болтуна.
— Тебя здесь не было. Мы не разговаривали. Понял?
Неудачник отвечал утвердительно, прятал в складках одежды пухлый кошелек и убирался восвояси.
Понятно, что никому и намеком не выдавали истинных причин, вызывающих странное приглашение в царские палаты. Рефий объявлял, будто подыскивает хорошую замену плохому или провинившемуся воину. Кстати, даже впоследствии бравой десятке бойцов, чей состав постепенно менялся благодаря превратностям судьбы, оставалось лишь гадать, куда и зачем отправляются добытые там и сям красотки.
Полную правду знали только двое.
Расенна, капитан корабля.
И доверенное лицо Рефия, смуглокожий Гирр, приставленный наблюдать за этруском.
А задавать лишние — тем паче, дурацкие, вопросы на борту «Левки» не дозволялось.
* * *
После того, как родился Эврибат и миновало несколько месяцев, Арсиноя, согласно хитрому закону женской природы (знавшему немало исключений, но, в целом, весьма распространенному), ощутила прилив новой чувственности.
И сорвалась с цепи Гименея окончательно.
Это приключилось примерно за семь лет до появления на Крите Расенны.
Начальник стражи, давно и безуспешно вожделевший к царице, был с лихвою вознагражден за долготерпение в тихий, пасмурный летний вечер, предвещавший ночную грозу, напитанный духотой и пряным ароматом цветущих лугов, долетавшим До Кидонского дворца от величественно высившейся вдали горной громады.
