Михал Витковский - Любиево

Оркестр играет туш. Звенят тарелки, выходит эта сволочь во фраке и начинает:

— Представляем вашему вниманию ансамбль «Табор»… Нет женщины, которая не мечтала бы познакомиться со жгучим цыганом… Нет и мужчины, который не мечтал бы о жгучей цыганке… Любовь цыгана — много ли она стоит, и все же… (так, падла, разливается, а когда говорит «любовь», только об отсосе и думает).

Ей цыгане из ансамбля так сказали:

— Да ты, ядрена вошь, даже получше нашего конферансье!

Но она, конечно, наворотила там что-то с финансами и снова пошла на зону. Потому что придут люди на концерт, смотрят, а здесь по нескольку человек на одно место, и все с билетами! А она, гадина, за кулисами стоит с этой своей розой и радуется!

Или вот еще случай: приехал как-то горец керпцы — лапти кожаные — продавать, так она к нему в жестянке по ихнему, по-горски:

— Покаж птычку, покаж птычку…

А еще был случай, когда эта блядища в суперсаме (в древнекоммунистические времена) украла большую такую банку джема, в сетку положила и идет. Так какой-то телок, видать, знавший ее, за ней увязался:

— Пидор, пидор.

А эта сука как замахнется, да как банкой-то ему со всей силы по морде приложит; телок весь в крови, морда в стекляшках, идет в отключке через весь магазин с окровавленным лицом, бабы с покупками разбегаются, убегают от него, как от чумы. А она свое:

— Будешь знать, как к теткам приставать.

А потом? Потом настали восьмидесятые годы, и менты разработали, а точнее, слизали у гэдээровской штази и румынской сигуранцы операцию «Гиацинт». Тогда тетки со страшной силой стали друг на дружку доносы строчить в полицию нравов, хоть над ними там страшно издевались. Ведь если раньше потребность свою душу излить, пофантазировать они в разговорах удовлетворяли, то теперь обрели внимательных официальных слушателей. На все большее число теток заводились дела, Бронька Гэбистка лопалась от новостей. И Калицкую по-настоящему опустили. Потому что, как только тетки стали выдумывать, да к ее биографии факты добавлять, менты за голову схватились, какую птичку они поймали. Вот так Калицкая, которая всегда была первой по части сплетен, сама же от своего оружия и погибла.

Фредка

сидит на лавочке в парке утром и спит. Спит, потому что она уже старая и ее убаюкивает золотая осень. Рядом ее кошелка, в которой чай в бутылке из-под уксуса. Соседняя лавка пуста. Следующая — тоже. А подальше — сидит Калицкая с каким-то молодым телком и с тетками. Когда бедная старая Фредка начинает клевать носом и ее голова падает на грудь, Калицкая тихонько подмигивает нам, показывает на нее, подкрадывается сзади и… БУХ!.. пугает Фредку: напуганная и не понимающая, где она, Фредка таращит глаза. Тетки заливаются смехом.

Каждый день она приезжает в парк из какого-то вроцлавского предместья. Из Олесницы, Олавы или Милича, из Дзержонева или Среды Шленской — неважно, важно, что приезжает за три злотых автобусом и уже в десять утра загорает под осенним солнцем на лавочке. А что бы она делала в этой своей Среде, в этом своем Миличе? То же самое, только в нормальном парке, который она силой воображения превращает в пикет.

Но раз в месяц почтальон приносит пенсию, и Фред-ка, чистенькая, в коричневом пиджаке, приезжает как всегда, однако торжественней. Больших денег она с собой не берет, только шестьдесят злотых. Три бумажки по двадцать в трех конвертах. И три раза с подростками, сбежавшими с уроков и нуждающимися в деньгах, отправляется в развалины. И дрочит каждого — и каждому по двадцать злотых. Это самое большее, что она может позволить себе в погожий осенний месяц.

А какой звездой была в свое время Фредка! С Голдой в кафе отеля «Монополь» отрывались, залезали под стол, за которым сидела большая группа фарцовщиков, и выбирали себе одного. Потом Голда вынимала искусственную челюсть, и они ему отсасывали. Фишка состояла в том, что фарцовщик должен был не выдать, что выбрали именно его. Все мужики внимательно следили друг за другом, играли в карты и искали на лицах партнеров хотя бы тень кайфа. Когда избранник больше не мог сдерживаться, компания взрывалась смехом, а Голда с Фредкой из-под стола спрашивали: «Продолжать?»

Относительно Фредки можно вот еще что сказать: вовсе она не из какого не из Милича, а из очень отдаленного вроцлавского района, а эта курва Калицкая, как всегда, всё переиначила. Такой уж она человек: за всю жизнь ни слова правды не сказала.

Окно с видом на Променад Звезд

У натуралов тоже смешно выходит. Сижу я ночью у окна. Передо мной по бульвару течет река красивых мальчиков. В «Нептуне» под крышей из рифленой жести какой-то тамада говорит, что для такого-то и такого-то из города такого-то сейчас будет исполнена песня, после чего звучит нечто в стиле диско-поло. О, дорогая, ужель хоть раз я изменил тебе. А потом еще приводящие меня в умиление «Белые розы». Под окном идет группа парней, человек восемь. В возрасте между парнем и мужчиной, годков по 24. Прямо на них идет группа женщин примерно того же возраста, но они точно уже не девочки. Все разодеты, надушены, выкрашены под блондинок, как это водится на бульваре. Одна из женщин с коляской, один из мужиков лысый. И эта, с коляской, бросается к лысому:

— Какими судьбами?

И ну целовать его, а лысый, хоть и поддается, но очень смущен. Оказывается, она перепутала его с каким-то другим лысым, своим. Все смеются. Но все успели дернуть пивка, так что никто не в претензии; на улице большого города это был бы конфуз, а здесь — прикол! Та, что с коляской, своей подруге:

— Подь сюда. На кого он из наших похож?!

Та пытается угадать. Шепчет ей на ухо, на кого. Смех. Кавалеры знакомятся с дамами.

Кавалеры: — В таком случае, может, по пиву.

Дамы: — Обязательно, завтра, когда снова встретимся.

Кавалеры: — Тогда дайте нам, девчата, телефон.

Дамы: — Э… нет… Если встретимся, то с удовольствием, а так как-то не очень…

Наступление ведет лысый, остальные кавалеры немного в сторонке. И исходят слюной. Сегодня этим и ограничатся. А я наверху, над ними, ими не замечаемая, а ведь всего-то: подними ты свою башку и заметь всю снизу выбритую циничную тетку-хабалку. Сглатывающую их слюну и подсматривающую за ними, как в ванной.

Вдруг за дверью моей комнаты шум, словно черти лупят по крышке гроба! И никак не прекращается. Натягиваю портки, быстро открываю дверь, а это Глухая Баба, у которой я квартируюсь, сидит и «Клан» смотрит: врубила телик на полную катушку, чтобы слышно было.

Редемпторист[49]