Их любимая малышка (СИ) - Горячева Ирина
Киннок осмотрелся по сторонам, убедившись, что нас никто не видел, и крепко схватил меня за руку.
— Идём, Марина.
И к моему ужасу мы с учителем шагнули внутрь статуи…
Нас окружила темнота. Только где-то далеко впереди то вспыхивало, то угасало зеленоватое свечение, такое же каким горел медальон учителя.
— Какого хрена, Киннок? Кто ты, к чёрту, такой? Маг восьмидесятого уровня?
Я непроизвольно дёрнулась при очередном всполохе зелени, и учитель стиснул мою руку сильнее. Любые телодвижения были бесполезны. Где бы мы сейчас ни находились, деться отсюда мне было некуда.
— Если бы маг, — ухмыльнулся Киннок рядом с ухом. — Я просто учитель в доме наместника.
— Ага, — кивнула я, весьма скептически относясь к данному утверждению. — А ещё ты просто брат первой савари наместника. Савари, которая была так ему покорна, что аж забеременела от другого… — Меня неожиданно посетила пугающая догадка. — Скажи, Киннок, а как так случилось, что другой мужчина попал в дом к Керташу в его отсутствие? Сколько раз Хлоя была близка с тем другим? И где находился ты каждый раз, когда проходили их встречи?
По идее Киннок ведь должен был охранять честь савари своего работодателя от посягательств других двуликих. Тем более что Хлоя приходилась ему сестрой.
Некоторое время мы шли в полной тишине. И мои вопросы так и повисли в воздухе без ответа.
Я уже откровенно начинала злиться. На чёртово гуляние по темноте, скрывающей неизвестно какие сюрпризы. На Киннока, вечно говорившего загадками. И даже на Элроя, вообще ни о чём не подозревавшего.
Но в первую очередь, конечно, на себя.
А потом тишину вдруг нарушил смех Киннока.
— Да, Марина, я не ошибся в тебе! В отличие от моей сестры ты не глупа и, действительно, можешь быть полезна нам.
— Да кому это, вам-то? — процедила я раздражённо. — Ты можешь говорить по-человечески?!
Ответить учитель не успел. Темнота внезапно оборвалась, оставшись позади, и мы вышли на свет прямо в чьей-то квартире.
Первой посетившей меня мыслью стала мысль о том, что я попала… в общество анонимных заговорщиков-аскетов.
Потому что посреди совершенно пустой комнаты на четырёх древних стульях сидели трое мужчин и одна женщина. И выражения их лиц были такими, словно за миг до нашего появления они замышляли что-то очень недоброе.
— Всем здрасти. Как жизнь? — помахала я рукой, приветствуя собравшихся и параллельно обдумывая, куда мог притащить меня учитель.
— Пф-ф… — Это был единственный звук, который издала единственная женщина в комнате. Не считая меня, разумеется.
Мужчины тоже были настроены не слишком дружелюбно. Двое из них продолжали сидеть, будто проглотили по железному лому. И только один метнул в меня взглядом, убийственным, как шаровая молния, а затем повернулся к Кинноку.
— Зачем ты привёл её сюда?
Учитель невозмутимо пожал плечами.
— Затем что с ней у нас появился реальный шанс.
— Такой же как с твоей сестрой? — жестоко осадил его мужчина.
— Шанс, говоришь? — вступил в беседу другой присутствующий. — И какой же? Быть казнёнными, когда она расскажет о нас наместнику?
— Она не настолько глупая, — наконец-то признал Киннок. — Не расскажет! К тому же Керташ до сих пор не верит в наше существование.
— Не расскажу, — покачала я головой, подтверждая слова учителя и переводя взгляд от одного человека к другому. — Хотя бы потому, что пока ни черта не понимаю. Объясните, наконец, что вообще происходит? Кто вы такие? И зачем я здесь?
Я по-деловому сложила руки на груди, ожидая объяснений.
— Видишь ли, Марина, — начал учитель. — Много лет назад люди, уставшие терять жён, дочерей и сестёр, уставшие от беспричинных казней, от необходимости соблюдать на своей земле чужие законы и прогибаться под властью захватчиков, собрались вместе.
Киннок взмахом руки подал какой-то знак третьему, самому молодому мужчине. И тот, вскочив, бросился к двери, которую я заметила только сейчас.
— Эти люди объединились и организовали сопротивление власти двуликих, — продолжал «учитель». — Мы называем себя повстанцами.
Даже не видя сейчас своего лица, поняла, что мои глаза расширились и полезли на лоб. На несколько мгновений я лишилась дара речи…
За это время мужчина, отправленный куда-то Кинноком, успел вернуться и притащить стул.
— Садитесь. — Поставив его рядом со мной, он пошёл на своё место.
А я осталась стоять…
Да, я потеряла дар речи, но слава богу, не чувства юмора.
— Повста-анцами? Серьёзно? — Меня накрыло запоздалым приступом сумасшедшего хохота. — Значит, вы пятеро, судя по всему, верхушка сопротивления?
Люди, присутствующие в комнате, молчали, тем самым подтверждая мою догадку. И я, вытирая выступившие от смеха слёзы, продолжила:
— Ребята, вы опоздали с организацией на триста с лишним лет. Двуликие за это время так глубоко внедрились в наше общество, в наше сознание и в наши жизни, что вы впятером уже ничего не измените.
— Это двадцать лет назад нас было пятеро. А сейчас число сторонников сопротивления значительно выросло. За каждым из нас пятерых стоит много людей. — Киннок продолжал убеждать меня. Настойчиво, но пока мягко и лишь одними словами. — У нас есть реальная сила, есть оружие, деньги и связи. Но нам не помешала бы такая союзница как ты.
А я уже чувствовала, как росло между нами напряжение; как кирпичик за кирпичиком воздвигалась глухая стена.
За те недели, что я провела в доме наместника, Киннок стал мне почти как отец, которого я не знала.
И от этого было горько и больно. Ровно настолько, насколько бывает, когда предали все, кому доверяла.
— Ты привёл меня сюда, чтобы завербовать? — не выдержав, спросила я прямо. — Зачем, если вы такие могущественные?
Все, кто присутствовал в комнате, пока не вмешивались в наш спор с учителем.
Эти люди были лишь молчаливыми наблюдателями и слушателями. Они напоминали мне жюри, которому по итогам спора предстояло принять решение о том, стоило ли делать на меня ставку в борьбе с двуликими.
— Потому что только ты можешь повлиять на наместника. Использовать его.
— О, боже! — возвела я взгляд в потолок. — Какой смысл мне его использовать, если благодаря ему у меня есть всё, что нужно?
— Именно поэтому, — кивнул Киннок.
— В смысле? — не уловила я логику.
Наш разговор напоминал беседу глухого со слепым. Эти люди, кем бы они ни были, не слышали меня. А я не видела смысла в их словах.
— Марина, наместник привязан к тебе, — прервал, наконец, молчание один из членов «жюри». Тот мужчина, который спрашивал у Киннока, зачем тот привёл меня. — Он сделает всё, о чём ты попросишь. Да, тебе ничего не нужно для себя, и это похвально. Но ты ведь можешь просить не для себя.
— А для кого? Для вас что ли? — фыркнула я презрительно.
— Ты можешь убедить Элроя смягчить законы, — снова завёл старую, уже хорошо знакомую пластинку Киннок. Он повторял эту мысль так часто, словно хотел внушить, вбить её в мою голову. — Для начала запретить двуликим казнить людей налево и направо, будто мы живём в средневековье.
— Киннок, ты всерьёз думаешь, я имею над наместником хоть какую-то власть? — Я устало закрыла лицо руками и растёрла большими пальцами виски. Их начинало ломить от боли. — Да Керташ первый же с удовольствием придушит меня. Если не голыми руками, то своей плетью. Сразу же как только я попрошу о чём-то, чего не хочет он сам. Понимаешь?
Один из сопротивленцев вскочил со своего места и принялся расхаживать по комнате.
— Я предупреждал, Киннок, ничего не выйдет! Не понимаю, какого вообще хрена мы её уговариваем? — бубнил он, шагая туда-сюда. — Если наместник, действительно, так привязан к ней, не проще ли взять её в заложники и дальше говорить с двуликим на понятном ему языке угроз и насилия?
— Нет, Иван! Мы люди, а не звери! И пока есть хоть малый шанс решить всё мирно, никто… слышите, никто не тронет ни Марину, ни двуликого.
