Все темные секреты (ЛП) - Гальего Паула
Но сейчас я цепляюсь за каждую мысль о ней.
Я чувствую, как Эрис избавляется от моего белья. Слышу, как его ремень тихо позвякивает, когда он расстегивает его.
Я закрываю глаза и думаю о ней: о ее каштановых волосах, о ее карих глазах. Думаю о той улыбке, которую надеюсь снова увидеть однажды.
Может быть, может быть… в другой жизни. Это я сказала ей, когда мы прощались.
Вне Ордена, одних, нас ждал бы только костер.
Но огонь сейчас уже не кажется таким страшным; намного меньше, если бы после него я прожила бы хоть немного свободной. Сколько бы это длилось? Годы? Месяцы? Нас бы поймали за дни? Кто знает. Один единственный миг сейчас представляется мне, как мечта.
Возможно, думаю я, я была трусливой. Возможно, страх не дал мне увидеть, что даже одно мгновение стоило бы этого.
Но уже слишком поздно.
Глава 2
Амита мне улыбается.
У нее широкие губы, верхняя губа чуть тоньше нижней, а зубы — если она широко улыбается, как сейчас — слегка неровные, с крошечным промежутком между передними. Почти незаметным, но мне это нравится.
Она скользит рукой по моей щеке, и я понимаю, что она убирает волосы с моего лица. Мои волосы. Не Лиры, а настоящие. И тут я осознаю, что это сон.
Я цепляюсь за сон, за эту улыбку, за ощущение ее теплой ладони на моей коже. Амита смотрит на меня, словно я какое-то видение, что-то божественное, стоящее перед ней, и я узнаю этот взгляд, то выражение, которое однажды разожгло во мне что-то необъяснимое. Сон — это воспоминание; одно из лучших.
Амита только что показала мне, какая она на самом деле, и сказала, что хотела бы увидеть меня такой, какая я есть.
Я не дрогнула, когда нас травили в Ордене. Все Вороны, стремившиеся стать Лирой, подвергались испытаниям, мы сталкивались со смертью, но тогда я справилась с этим испытанием одна, без единой заминки. Я не дрогнула и тогда, когда меня держали взаперти и допрашивали днями, подозревая, что одна из нас напала на другую из-за соперничества.
Я встречалась с ужасами, и тем не менее, никогда не боялась так, как в тот момент, когда показала Амите, кто я на самом деле.
Затем она развеяла мой страх одной улыбкой.
И я просыпаюсь.
Свет приносит с собой давящее чувство в груди, словно что-то разрывается внутри. Я пытаюсь остаться во сне, продолжать пребывать в беспамятстве, в том царстве, где возможно всё: даже снова быть с Амитой.
Но свет настойчиво пробивается через занавески и ранит мои глаза, принося не умиротворение, а глубокий ужас. Сердце учащенно бьется, как только я открываю глаза, и самое худшее — что мне требуется несколько секунд, чтобы понять, почему.
Воспоминания о прошлой ночи с Эрисом обрушиваются на меня всей своей тяжестью; настолько, что я вынуждена встать и бежать в ванную, чтобы вырвать то немногое, что осталось в желудке.
В зеркале я понимаю, что сейчас я не в облике Даны; и не в облике Лиры. Два серых миндалевидных глаза смотрят на меня, покрасневшие, с глубокими фиолетовыми кругами под ними.
Я редко менялась невольно. Был один случай, самый худший, когда настоящая Лира перестала есть из-за болезни, и нас тоже лишили пищи, чтобы наши тела испытали то же самое. Во время одной тренировки я упала в обморок и изменилась. Позже моя наставница, Алия, наказала меня за то, что я потеряла контроль.
Я быстро возвращаюсь к облику Даны, в памяти вспыхивает тот ужас, та боль, смешанная с новым страхом.
Всё тело болит, и, когда я раздеваюсь, замечаю, что некоторые синяки уже начинают проступать: опухший, потемневший глаз, который будет трудно скрыть, разбитая и распухшая губа, фиолетовые следы на запястьях, на шее, на ребрах, на бедрах…
Я умываюсь, как могу, и, пока занимаюсь этим, думаю о том, чтобы предупредить пташку; показать ей, как выглядят теперь мое лицо и тело, чтобы она смогла скопировать их, и Эрис не заметил бы подмены. С трудом одеваюсь и обуваюсь, но так и не выхожу из комнаты. Останавливаюсь перед скромным туалетным столиком, перед плохо отполированным зеркалом, где мое отражение искажается в нескольких местах.
Я представляю себе, как рассказываю ей, что случилось, и в моих глазах загорается гнев, смесь ярости и беспомощности.
Всё могло бы сложиться иначе. Я могла бы показать ей записку, позволить ей самой заняться этим делом; но нет, я должна была взять всё в свои руки. Я должна была сама прийти в ту комнату.
Решаю не идти к ней.
Принимаю облик незнакомой женщины и спускаюсь на кухню как обычная служанка, чтобы добыть несколько ингредиентов для компресса, который бы облегчил боль от ударов, и для тоника с противозачаточным эффектом.
В течение нескольких дней я не выхожу из своей комнаты в образе Даны.
Днем я лежу в постели, дожидаясь, пока боль утихнет и следы исчезнут; когда же гнев вновь поднимается, я повторяю себе, что всё это ради Высшего Блага, и стараюсь избавиться от воспоминаний о прикосновениях Эриса. Но воспоминания атакуют меня, воспоминания о других приказах, других заданиях, и я пытаюсь их укротить, пытаюсь забыть.
По ночам я крадусь по тускло освещенным коридорам, мимо кухни, где всегда кто-то перешептывается, и через конюшни, которые в последнее время стали слишком людными, поскольку во дворец постоянно прибывают солдаты. Так я узнаю секреты, о которых, похоже, Воронам знать не положено.
С мятежами что-то не так. Они не кажутся единичными событиями, как пытается представить Эрис. Лишь слуги и несколько солдат, кажется, понимают, что спокойная покорность волков подошла к концу.
Я пишу письмо для Ордена. Хотя обмен сообщениями в обоих направлениях, когда идет замена личности, редкость, у меня есть способы передать его. Я знаю, что послания разносит мальчишка из кухни, который выполняет роль гонца и может свободно перемещаться.
Но письмо заканчивает свой путь в огне камина, и Вороны так и не получают предупреждение, потому что я не хочу его отправлять.
Я уже настрадалась из-за Ордена, из-за того самого Блага; того Блага, ради которого мы должны делать то, что делаем, ради которого мы обязаны отказываться от своих жизней, от своей любви. Но на этот раз гнев сильнее, опаснее. Я чувствую, как он укореняется внутри меня, извивается, царапая мне душу, вопрошая снова и снова: зачем, зачем, зачем… не давая мне покоя.
Я почти ничего не делаю, кроме как думаю, а когда засыпаю, мне снится Амита. Иногда мне снится Эрис, а в самых ужасных снах они оба появляются вместе. Амиту раскрывают, и Эрис приказывает сжечь её на костре. Именно он поджигает дрова, на которых она будет гореть, а я не могу двигаться, не могу кричать, не могу её спасти. Я заперта в своей маске, вынуждена смотреть и аплодировать, пока она умирает.
Вот почему, когда несколько дней спустя приходит новая записка с символом ворона, часть меня радуется приказу. Я устала думать, задавать себе вопросы и тонуть в воспоминаниях, которые уже никогда не вернутся.
Но, узнав свою миссию, я сразу меняю мнение.
Записка короткая, требовательная и не оставляет места для сомнений:
«Мир в королевстве Эрея зависит от того, чтобы солдат королевской гвардии Тристан умер в ближайшие часы. Яд не подходит».
Я быстро избавляюсь от записки и одеваюсь, чтобы скрыть следы побоев: длинные рукава и толстый слой грима, который, впрочем, не может замаскировать опухший и потемневший глаз.
У меня мало времени, чтобы подготовиться, собрать информацию о Тристане или узнать его слабости. У меня нет возможности задаться вопросом, что он сделал, чтобы заслужить смерть.
Я нахожу его и действую.
Мне нужно перехватить его во время обхода, сменив облик на безымянный: женщина, с которой я однажды столкнулась на Острове Воронов, — лицо, которого стражники не видели и не увидят больше никогда.
Во дворце царит суета с тех пор, как Эрис вернулся после подавления одного из мятежей. Поэтому я стараюсь действовать быстро, чтобы не привлечь к себе лишних взглядов. Я ищу Тристана и нахожу его на патруле с товарищем, с которым он, похоже, делит какую-то шутку, которую они обсуждают вполголоса. Говорю уверенно:
