Мой личный доктор - Мельникова Надежда Анатольевна
— У меня вывих?
— Я очень на это надеюсь. — Немного покрутив ступню. — Скорей всего. Поднимите-ка юбку повыше.
Звучит эротично. Хотя не должно.
Вроде бы понятно, что врачу нужно всё осмотреть, но мне хоть и больно, но как-то неловко. Я испытываю неудобство, несмотря на то что это совсем не в тему, он же доктор.
Прикасаясь, Ткаченко начинает объяснять, что будет дальше, и как бы невзначай кладёт свою сильную крепкую ладонь на мою здоровую щиколотку.
Сердце само собой ускоряется. Покалывает кожу.
Доктор Ткаченко прав, в такой позе травмированная нога, действительно, болит меньше. От его поглаживаний по здоровой конечности жжёт кожу. Ёрзаю, пытаясь сделать так, чтобы он убрал руку с моей ноги.
А он просто объясняет и при этом смотрит прямо в глаза. Мне кажется, это нарушение врачебной этики. Какое-то не совсем правильное взаимодействие врача с пациентом. Во всём виновата Майка со своей пиар-акцией доктора Ткаченко. Пусть он уже и не той свежести, что она помнит, но на меня впечатление, кажется, произвёл.
— Я надеюсь, что это всего лишь вывих, — повторяется. — Мы проведём диагностику, включающую в себя обязательную рентгенографию. Сделаем в двух проекциях, чтобы исключить перелом. Скажите спасибо, что, судя по всему, не требуется вправление вывиха, а то в таких случаях рентген обычно делают два раза: до и после.
— Да уж, спасибо. Скажите, я не умру, доктор? — задаю я риторический вопрос.
— Надеюсь, что нет.
В кабинет входит юная красавица.
— Леночка, помогите, пожалуйста, Ульяне Сергеевне, добраться до рентгенкабинета. Прикатите ей кресло.
Нахмурившись, пытаюсь сопротивляться. Доктор встаёт с насиженного места.
— А можно как-нибудь так, чтобы я не ощущала всю пустоту и ничтожность собственной жизни? Может, я дойду ногами? Можно без кресла?
И снова мы смотрим друг на друга. В упор.
— У меня слишком много пациентов, Ульяна Сергеевна, чтобы я ждал, пока вы ползком доберетесь до второго этажа и потом соскользнёте обратно.
Теперь я смотрю на него волком.
— А чем займётесь вы? — Усаживаюсь в кресло, кряхтя и возмущаясь.
Сам бы поехал в нём.
— А я пока сделаю вот так. — Берёт мои туфли и выбрасывает в урну, обтянутую большим синим пластиковым пакетом.
— Вы что? Достаньте сейчас же! Как вы посмели? В чём я пойду? Вы вообще, что ли?
Но Леночка меня уже разворачивает и везёт к двери. Запрокидываю голову и смотрю на неё снизу вверх. Она же рулит креслом не глядя, обернувшись и улыбаясь красавчику доктору. Ещё не хватало врезаться.
На дорогах надо быть внимательной.
— Леночка, — обращаюсь я к ней, — а вы в курсе, что на второй работе, в клинике поприличнее, он часами накладывает гипс в отдельной, закрытой комнате с такой же, как вы, молодой красавицей?
Леночке всё равно. А я возмущаюсь, покидая кабинет через распахнутые двери.
— Я выдам вам бахилы, Ульяна Сергеевна, — бросает мне вдогонку этот коновал. — Из-за высокого подъёма ваших туфель, упор идёт на переднюю часть стопы, отчего ходьба получается на носочках. После такой колоссальной нагрузки затрудняется работа суставов, страдают мышцы. При попадании ноги на неровную поверхность возможны травмы. Что с вами и произошло.
— Мне не нужны ваши бахилы, доктор Айболит. Мне нужно знать, что мы больше никогда не встретимся.
Вздохнув и подперев рукой подбородок, облокачиваюсь на ручку кресла.
Еду куда глаза глядят. Точнее, куда меня катит Леночка. В последний момент оборачиваюсь. Усмехнувшись, доктор Зло наводит порядок на своём столе и садится писать, при этом просит медсестру позвать новую жертву.
Глава 3
— Рада, что ты вернулась на работу, дорогая! — Заглядывает в мой кабинет Майка.
— А уж как я рада. Смотри, — указываю на одну кучу бумаг, — это срочные дела, а вот это, — указываю на кучу ещё больше, — очень срочные.
— Да ладно тебе. Зато ты снова в коллективе. Может, я тебе чайку сварганю, ты и подобреешь? — улыбается подруга и тихонечко проскальзывает внутрь.
Кладёт классные журналы на тумбу и достаёт из шкафа электрический чайник. Тянется за чашками и конфетами, их я храню на полке выше. Подруга, не теряя времени, тут же начинает колдовать с пакетиками на веревочках.
— А как ты вообще, Ульян?
— Лучше всех! — Громко бью ладонью по дыроколу, затем подкладываю новый листик. — Как я живу? То накладываю эластичный бинт, то снимаю, то вонючей мазью мажу ногу, то жутко вонючей. Не скучаю.
— Хорошо, хоть не сломала ты тогда ногу! — Охая, подруга ждёт пока в стеклянной колбе не забулькает вода, затем разливает кипяток по чашкам.
Ставит их на стол. Раскладывает конфеты на салфетку.
Я искренне благодарю за сервис, ибо самой мне некогда. Беру напиток, подношу к губам. Дую, так как от чашки идет горячий пар.
— Слушай, — мечтательно. — Это получается, что Костя работает и в частной клинике, и в государственной травматологии? Какой он всё-таки молодец. Такой умный, такой интересный. Как ты думаешь, у него кто-то есть?
Так и знала, что она о нём заговорит, как только я вернусь на работу. Рассмеявшись, продолжаю пить чай. Люблю крепкий, чтобы аж чёрного цвета.
— Я знаю только Леночку, хотя нет. В частной клинике была ещё любительница накладывать гипс. — Снова прижимаюсь губами к чашке. — А сколько их на самом деле? Кто его знает.
Улыбаюсь.
— Ты думаешь, он со всеми этими девушками спит? — тоже пьет чай Майка и спрашивает это жутко трагичным голосом, мне аж неудобно за то, что именно так я и думаю.
— Нет, я думаю, они все «дружат». А ещё я думаю, Май, что он красивый снаружи, хороший специалист, а ко всему остальному он совершенно непригоден. Вот что конкретно я думаю про твоего Ткаченко. — Залпом допиваю чашку, ставлю её на блюдечко и вспоминаю: — Ё-моё! Меня же завхоз звала, что-то там надо проконтролировать, подписать, согласовать, Эльза Геннадьевна в санатории, а я совсем забыла.
Поднимаюсь. Помогаю Майке собрать чашки. Привожу всё в божеский вид, прошу убрать чайник и захлопнуть кабинет. Теперь по школе я ползаю в балетках, поэтому передвигаться получается куда быстрее, к тому же нога действительно почти зажила. Решаю пойти не по центральной лестнице, а по той, что расположена в конце коридора. До звонка ещё минут пятнадцать, рекреации пустые, но всё равно на задней лестнице как-то уютнее.
Спускаясь, держусь за перила. Радуюсь, что снова стала шустрой, почти как до вывиха, и о черепашьем ходе последних двух недель скоро можно будет забыть. Это такое волшебное чувство, что я почти лечу. Практически сбегаю на первый этаж. До святая святых завхоза остаётся несколько метров, когда меня окликает вахтёр:
— Ульяна Сергеевна! Стойте! Мы там жидкое мыло разлили! Уронили одну из бутылей, пока несли, стойте! Мы сейчас уберём! Девочки, надо быстрее, скоро звонок!
Неловко поворачиваюсь, поскальзываюсь и, не совладав с собственным телом и с ещё не до конца зажившей ногой, заваливаюсь на бок.
И тут же начинаю орать! Наплевав на то, что нахожусь на работе. Просто ору не своим голосом! Потому что ощущаю в руке внезапную сильную боль.
Обидно! Так сильно обидно, что аж в глазах темно!
— Ульяна Сергеевна! — Ко мне бежит мой верный оркестровик.
Похоже, он меня преследует. Мой личный сталкер!
Не хочу вставать, не буду! Вокруг меня собирается народ, пытается меня поднять, а я настолько зла на судьбу, что просто не могу и не хочу шевелиться. Я слышала характерный звук. Мне конец… Это уже не вывих! Это оно! Долбаный, вонючий перелом руки! А-а-а! Скулю от боли.
— Боже мой, боже мой, как же так! — причитает Шурик похлеще баб-уборщиц. — Ведь только же нога была, а тут рука! Ну что же вы так? Ну аккуратнее же надо! Следить надо за движениями! Как так могло получиться?
Капитан Очевидность. И вообще, у него занятий, что ли, нет? Или он бросил свои домры и балалайки на произвол судьбы ради удовольствия покудахтать надо мной? При движении руки боль усиливается. Делаю попытку встать на колени, но всё ещё не до конца зажившая нога тоже ноет, и я вынуждена сесть на попу, поддерживая повреждённую руку здоровой.
