Таких не бывает (СИ) - Резник Юлия
– Ну, наконец-то! Ты где ходишь?!
– Ленка, а ты что здесь делаешь? Я думал, ты уже дома. С мужем.
– Ревнуешь? – довольно усмехнулась та. Гордей удивленно приподнял бровь. Ну, ведь и правда, с чего ему ревновать? Его все устраивает. Иначе бы он не ввязывался в подобные авантюры.
– Не чуди. Пусть у твоего Вадика на этот счет болит голова.
– Ревнуешь, – не слышала Фокина любовница. – Закрой дверь, – повторила настойчивей и рванула в стороны края халата. Тот был на кнопках – очень удобно. Раз – и все. Ну а Фокин что? Брал, раз предлагали, не отказывался. Моральный аспект его в этом случае не волновал. Он Ленку у мужа не уводил, и яйца к ней не подкатывал. Она сама ему в штаны залезла, а значит, какой с него спрос?
– Зверь ты, Гордей Александрович, – пропыхтела Ромашова четверть часа спустя и огляделась в поисках откинутых в сторону трусов. Грудь у Ленки была не ахти, лифчик она не снимала, так что вернуть себе надлежащий вид ей удалось быстро. А Фокину и вовсе нужно было только, сняв защиту, одернуть резинку штанов – и все. – Трам-бам – спасибо, мадам.
– А ты как в ординаторской, Лен, хотела? Чтобы я тебе предварительно ужин при свечах накрыл? Или застелил шелковые простыни?
– Злой ты! – надула та губы, кося под обиженную малолетку. – А я же… Я просто спросила. Для тебя стараюсь, между прочим. Может, тебе чего-то особенного в постели хотелось бы.
– А то как же? Хотелось бы для начала в нее лечь. И проспать часов восемь кряду. Чтобы бессонницы не было, и не будил никто.
– Знаешь что, Гордей Александрович, с таким отношением неудивительно, что ты до сих пор не женат!
Теперь уж Ромашова натуральным образом оскорбилась, но Гордею было плевать. Когда женщина сама себя не уважает, глупо рассчитывать на то, что кто-то другой станет.
– Все. Я ушла.
– Давай, Лен. Осторожней на дороге. Скользко.
Лена кивнула. Прошлепала тапками к выходу и обернулась:
– Вот ты меня осуждаешь, а зря. Дом, быт. Думаешь, это не приедается? Еще как. А мне всего тридцать три. И хочется… – горячилась она.
– Да я ж не против, – развел руками Фокин. И не осуждал он ее ни в коем случае.
– Любви хочется, понимаешь? А не жить по привычке, не ложиться в кровать к тому, кто опостылел хуже горькой редьки. Хочется брать от жизни все, она ведь вперед мчится так, что только дни успевают мелькать…
– Брать от жизни все – негигиенично.
– Только прошлый новый год встречали, и вот! Пролетел… – продолжила Ромашова, будто его не слыша. А потом как-то сдулась и рукой махнула: – Да что я распинаюсь? Нашла перед кем! Ты же… бесчувственный. Ты – сухарь! Знаешь что, Гордей Александрович? Иди-ка ты к черту! Нашелся мне праведник.
Дверь за собой Ленка захлопнула с оглушительным грохотом. Фокин хмыкнул, задумчиво растер широкой ладонью заросшую морду и покосился на часы. К черту – не к черту, а домой надо было ехать. Если никто не поймает на подходе, то удастся часов шесть поспать.
Пока грелась машина, он еще раз проведал своих задохликов, переоделся и крикнув: – Ань, я ушел, – побежал вниз.
К ночи пробки рассосались. Доехал быстро – хоть что-то радовало. А вот с парковкой не повезло. Пришлось покружить во дворах, выискивая местечко. Впрочем, в такое время на иное рассчитывать было глупо.
Домой попал только в одиннадцатом часу. Закрыл за собой дверь и, кажется, впервые за этот день остановился, осев на антикварный комод. Царившая в квартире тишина сегодня почему-то раздражала: скребла внутри, липла к уставшему телу, влажно дышала в ухо…
Фокин разулся, повесил парку в шкаф, пройдя в кухню, открыл холодильник. На полке засыхал сыр. И больше ничего не было. Даже яиц. Он совсем забыл, что как раз сегодня планировал заскочить в магазин.
– Твою мать! – выругался Гордей. С надеждой заглянул в морозилку, но и та его ничем не порадовала. Фокин достал телефон в надежде, что еще не поздно заказать доставку из ресторана. А потом залез в душ и долго-долго стоял под обжигающе-горячими струями, вспоминая события минувшего дня. Впрочем, о чем бы он ни думал, мысли все равно возвращались к мамашке его подкидыша. Что это была она, Гордей уже даже не сомневался. И что ей, скорее всего, угрожала опасность – тоже. О том, какие порядки царили в мусульманских семьях, он был наслышан. И тут то, что они жили в якобы светском обществе, вообще ничего не решало.
В дверь позвонили, когда Фокин брился. Тот кабанчиком метнулся забрать заказ, торопливо распаковал коробочки и набросился на еду с жадностью и манерами завалившего мамонта неандертальца. Видела бы его сейчас мама!
Гордей родился в семье дипломатов. В три года он уже вполне сносно владел ножом и вилкой, в пять стал учить арабский, а в семь его какого-то черта записали на танцы. Неудивительно, что в конечном счете он взбунтовался. И вместо того, чтобы пойти учиться на факультет международных отношений, где за ним с рождения было закреплено место, подался в военно-медицинскую академию. А сразу после поехал сначала в одну горячую точку, потом в другую и… Ладно, что толку о грустном?
Фокин доел и, не найдя в себе сил убрать со стола, пошлепал в спальню. Лег, но сон не шел. Перед глазами стояла девчонка. Ее темные глаза с влажной поволокой…
Ну, допустим, выяснить, кто она, ему труда не составит. Можно спуститься в архив, поднять документы, опросить врачей, дежуривших в ту смену. Узнать, по крайней мере, имя беглянки и ее адрес. Другое дело, непонятно, зачем ему это надо. Да и вообще, если она поступила по скорой, данные могли быть записаны со слов, и не факт, что они имели хоть что-то общее с реальностью.
Так ничего конкретного и не решив, Гордей уснул.
А утром было все как всегда. Сбежавший кофе, беготня, пробки. Серый город в праздничных огоньках. Красиво. Уведя из-под носа нерасторопной барышни на Фольце местечко поближе к входу, Фокин лихо припарковался и вышел под сыплющуюся с неба морось. И вот тут он ее увидел… Девчонку, скользнувшую к черному входу. Инстинкты ощерились, Гордей сменил направление (персонал вообще-то заходил через другую дверь) и двинулся за темной фигуркой. Никем не остановленная, она дернула дверь пожарного выхода и беспрепятственно проникла внутрь. Отсюда до отделения Фокина было каких-то три лестничных пролета. Стараясь ступать бесшумно, он шел за девчонкой, держась чуть поодаль, чтобы ее не спугнуть.
У входа в реанимацию девица замешкалась. Что-то зашуршало. Гордей выглянул между металлических перекладин перил и своим глазам не поверил – чернявая надевала бахилы, которые, видно, прихватила с собой. Как врач, он не мог не оценить такой предусмотрительности. Даже весело хмыкнул про себя, хотя ничего смешного, конечно же, в сложившейся ситуации не было. А как только девчонка проскользнула за дверь, решительно и, уже не таясь, пошел за ней.
– … в одежде! Ходит тут! Не реанимация, а проходной двор, – отчитывала чернявую санитарка.
– Извините, я… я… – лепетала та.
– Она со мной, Серафима Алексеевна. Спасибо за бдительность. Пойдем.
Девчонка вздрогнула. Уставилась на Фокина, широко распахнув и без того огромные глаза.
– К-куда?
– Для начала ко мне. Разденешься. А потом, наверное, к окошку, у которого я тебя вчера видел?
Девица сглотнула. Огляделась, будто прикидывая, куда ей бежать. Да только в этот раз никто ее не собирался отпускать.
– Н-нет. Извините. Я пойду…
– А ну стоять!
Фокин подхватил беглянку под локоток и потащил за собой, как на буксире, игнорируя наполненные любопытством взгляды подчиненных.
– Я – Фокин. Гордей Александрович. Заведующий реанимацией. Впрочем, я тебе еще вчера представился, если помнишь.
– П-помню.
– А ты забыла. Или не посчитала нужным.
– Из-звините. М-мне надо идти…
– Уверена? Или, может, все-таки расскажешь мне, куда влипла?
Глава 3
Расскажешь? Да она в его обществе двух слов связать не могла! Он был такой большой, такой громкий, такой подавляющий, что Изабелла перед ним терялась. А еще она понимала, что это, наверное, Фокин спас ее сыночка, и испытывала перед этим большим человеком почти что священный трепет… Ее сынок родился ма-а-аленьким совсем, недоношенным. Собственно, только поэтому ей удалось утаить от семьи свой позор.
