Реванш (ЛП) - Харт Калли

Сэм наконец замолкает. Он пожимает плечами, улыбается девушкам, а затем поворачивается и уходит, возвращаясь к хаосу вечеринки, который все еще бушует вокруг них. Кейси пронзает Холлидей взглядом, от которого у меня кровь стынет в жилах.

И все-таки я идиотка. Все же не думаю, что это произойдет.

Когда Кейси и Холлидей выходят из парадной двери дома Уикманов, я ожидаю, что моя лучшая подруга возьмет меня за руку и обнимет. Жду, что она погладит меня по голове и скажет, что все будет хорошо. Ожидаю, что она превратит свою легендарную ярость в острые режущие слова, отточит их до смертоносного оружия и пошлет в полет на парней, которые причинили мне боль.

Никогда в жизни я так не ошибалась…

Когда Кейси останавливается передо мной, она не смотрит мне в глаза. Она бросает что-то мне под ноги, устало вздыхая. Это моя сумочка.

— Что я тебе говорила? — сплевывает она.

— Ч… что?

— Что я тебе говорила раньше, в ванной с Зен? Я же предупреждала, что он не для тебя, не так ли? Я же говорила тебе не связываться с Джейком. А теперь посмотри на дымящуюся кучу дерьма, в которую ты угодила. По правде говоря, меня тошнит от тебя, Сильвер.

Холлидей опускает голову и тихо плачет. Она переводит взгляд с меня на Кейси, а потом снова на меня, как будто то, что видит, невозможно остановить, но она не может отвести взгляд.

Кейси наконец поднимает голову. Она всегда была жесткой, всегда с трудом справлялась со своими чувствами. Гнев всегда был единственной эмоцией, которую она выплескивала в мир, но сейчас, когда оглядывает меня с ног до головы, гнева в них нет, лишь презрение.

— Ты сама постелила себе постель, Сильвер. Боюсь, тебе придется лечь в нее. Иди домой. Я даже не хочу смотреть на тебя, как и другие девушки. Сирены не могут быть замечены рядом с таким мусором, как ты.

Все происходит именно так. Быстро, словно сорвав пластырь. Кейси уходит и больше не оглядывается. Она лишь останавливается в дверях дома, свет отбрасывает ее тень, и она ждет, положив одну руку на дверной косяк.

— Холлидей! Иди в этот дом сейчас же, или ты останешься там с ней навсегда.

Она не имеет в виду торчать снаружи дома. Она имеет в виду, что застрянет снаружи, отрезанная от света и тепла своей доброй милости, вечно дрожащая в одиночестве длинной тени, которую отбрасывает Кейси. Холлидей бросает на меня последний растерянный взгляд, прежде чем последовать за подругой внутрь.

Следующий час — это ад. Оставшись одна, я иду босиком до конца подъездной дорожки и жду Uber, который заказываю по телефону. Водитель думает, что я пьяна, и отказывается пускать меня в машину. Он грозит мне грабительскими счетами за уборку, если меня стошнит, но в конце концов везет через весь Роли в аптеку на Хай-стрит. Как и говорил Сэм, фасад «Аптеки Диллинджера» освещен — единственный бизнес, кроме бензоколонки, который все еще открыт в три часа ночи в пятницу.

Парень из Uber теперь понимает, что я не пьяна. По-моему, он даже немного беспокоится обо мне.

— Ты хочешь, чтобы я подождал тебя, малышка?

Я даже ни разу не взглянула на него. Сидела на заднем сиденье, дрожа от ужаса, потому что мне удалось поймать себя в ловушку в таком маленьком пространстве, наедине с мужчиной.

— Нет, со мной все будет в порядке. Спасибо. — Ноги угрожают сбросить меня в канаву, когда я вылезаю из машины. Это требует некоторого усилия, но мне удается убедить их держать меня прямо.

Окно водителя с жужжанием опускается. Там появляется чье-то лицо, но я по-прежнему не смотрю на него.

— Я бы предпочел увидеть, как ты войдешь в свою парадную дверь, если тебе все равно, — говорит он. — Меня зовут Гарри. У меня дочь твоего возраста. Я бы чувствовал себя дерьмовым отцом, если бы не убедился, что ты благополучно вернулась. Похоже, у тебя была тяжелая ночка.

Была тяжелая ночка…

Я пытаюсь придумать подходящее слово, чтобы описать, насколько тяжелой была сегодняшняя ночь, но не думаю, что в родном языке есть достаточно жестокое слово. Можно, конечно, дойти пешком до дома из города, но это был бы жалкий поход без обуви, учитывая, что моя жизнь только что закончилась. Я могла бы вызвать другое такси, но велика вероятность, что следующий водитель тоже будет парнем, и, возможно, в следующий раз этот водитель не будет так беспокоиться о моем благополучии. Может быть, он увидит во мне возможность и воспользуется ею. Я так чертовски устала.

— Хорошо. Я не долго.

Свет в аптеке слишком яркий. Сильный медицинский, травяной запах ударяет в нос, как только я вхожу, заставляя голову кружиться. На рубашке, которую я стащила из корзины для белья мистера Уикмена, над левым нагрудным карманом красуется чернильное пятно в форме полумесяца. Я смущенно вытираю его, что нелепо, потому что голая под рубашкой, и материал едва доходит мне до середины бедра. Не говоря уже о том, что мое лицо все еще испачкано остатками туши, я вся в крови, а ноги совершенно грязные.

Женщина за прилавком видит меня и останавливается как вкопанная, наполовину поднеся телефонную трубку к уху.

— Пресвятая Дева Мария, Матерь Божья, — выдыхает она. — Что с тобой случилось, дитя мое?

Ей примерно за пятьдесят. Светлые волосы, седеющие на висках. Небольшого роста. Немного коренастая. Ни капли косметики на ее лице. Ее брови взлетают вверх, словно вышли из-под контроля. Кажется, я не могу перестать замечать ее детали. Когда подхожу достаточно близко к прилавку, то чувствую ее запах — тальк и мята — и чуть не плачу. Я даже не знаю почему.

— Дорогая, все в порядке? — Она кладет телефонную трубку обратно на рычаг. — Ты выглядишь так, словно побывала на войне.

— Я… — мой голос срывается. Мне нужно прочистить горло. — Мне нужно... противозачаточные после…

Лицо женщины покрывается пятнами всех цветов. Ее лицевые мышцы расслабляются самым странным образом, как у актера в фильме, притворяющегося мертвым, и все в нем просто провисает. Она прислоняется к стойке на секунду, успокаиваясь. Потом она тянется ко мне и берет за руку.

— Почему бы тебе не присесть вон там, около лекарств от кашля, милая? Наверное, мне следует позвонить в полицию.

— Нет! Нет. Я просто хочу получить то, ради чего пришла сюда, и вернуться домой. Я… — у меня перехватывает горло. Как бы ни старалась, мне никак не удается выдавить из себя эти слова. Работница аптеки покачивается, ее образ странным образом искажается. Я думаю, что сейчас потеряю сознание, но потом понимаю, что плачу. — Я просто... хочу домой.

— Ладно, хорошо. Господи Всемогущий, помоги мне, — бормочет женщина.

Она отходит от меня и спешит к одной из узких полок позади нее, встает на цыпочки и достает нужную коробку. Осторожно кладет её между нами, выглядя лет на десять старше, чем была, когда я вошла сюда несколько минут назад.

— А вы не могли бы... не могли бы вы ее открыть? — сухим голосом спрашиваю я.

Коробка запечатана в толстый пластик, наподобие того, в который упаковывают бритвенные лезвия. Вам всегда нужны ножницы, чтобы справиться с этой штукой. У меня нет никакой надежды разорвать его зубами.

Женщина смотрит на меня из-под плотно сдвинутых бровей.

— А ты не хочешь подождать, пока вернешься домой, сладкая…

— Нет.

Она кивает, ее руки быстро двигаются, доставая нож из кармана своей белой куртки и ловко разрезает толстый пластик. Женщина вынимает коробку из футляра и протягивает мне. Я с трудом удерживаю эту чертову штуковину на месте, пытаясь открыть ее. Требуется три попытки, чтобы разорвать картонный язычок, а затем еще две попытки успешно вытащить запечатанную блистерную упаковку, содержащую одну крошечную таблетку.