Райские птички (ЛП) - Малком Энн
Добро или зло создается.
Но у некоторых людей вообще нет души, которую можно запятнать или отполировать. Они родились без нее. У них не было ничего, кроме большой черной дыры, которая засосала всё и опустела.
Совсем как эти глаза.
Без души.
С другой стороны, сумасшедшие обычно лучше всего воспринимают человеческую расу, потому что им не нужно объяснять вещи в пределах границ здравомыслия.
Человек передо мной не был адекватным.
Он и не был сумасшедшим.
Но, как я уже сказала, не мне ставить диагнозы.
— Почему ты не кричишь? Не плачешь? — требовательно спросил он.
Я посмотрела на него.
— Это не имеет никакого значения.
Я уже испытывала нечто подобное. Я кричала. Плакала. Умоляла. Он не останавливался.
— Но ты же трусиха, — тон этих жестоких слов не был злым. И даже не вопросом. Это было утверждение.
Мое дыхание участилось.
— Ты наблюдал за мной, — снова это был не вопрос.
Впервые в жизни я не действовала, как слабачка. Я была почти сильной. Ирония судьбы, поскольку многие «сильные» люди проявляли свою слабость в такие времена, а слабые люди обычно просто еще больше сдавались.
Я был в некотором роде исключением.
Но странный человек в маске, с пронзительными и жестокими глазами, с пистолетом в руке и явно намеревающийся причинить мне вред, не должен знать, что мои действия были исключением из нормы.
Он не должен знать этого, если бы был незнакомцем, случайно оказавшимся в моем доме с жаждой убийства.
Если только он не наблюдал за мной.
Изучал…
Он привязал меня к стулу. У него был пистолет. Мой контроль над ситуацией исчез. И нравится мне это или нет, я была в его власти. Я не хотела умирать. В не столь отдаленном прошлом было много случаев, когда я бы сказала иначе, но я хочу жить. Не потому, что мне было ради чего жить, а потому, что большинство людей, не страдающих душевными болезнями или отчаянием, обладали врожденным инстинктом выживания.
Кроме того, я сказала себе, что мне не позволено утешать себя смертью. Это было слишком просто. Я не заслуживала беззаботной расправы после того, что сделала.
Так что я буду бороться. Но паниковать до тех пор, пока не представится случай - не вариант.
Он продолжал наблюдать за мной, маска на его лице все еще была зловещей и тревожащей, но я подумала, что, возможно, видеть всю его жестокую отстраненность без маски будет страшнее.
— Да, — сказал он в ответ на мое заявление.
Он наблюдал за мной.
Он мог видеть, как ровно в 5:15 утра загорается свет, мог наблюдать, как я занимаюсь йогой перед камином, а потом видел, как я пью чай. Только не кофе.
А потом он видел, как я готовлю завтрак. Каждое утро одно и то же. Овсянка, молоко, мед, любые фрукты. Как я медленно умываюсь.
Пью еще чай.
Принимаю душ.
Потом я несколько часов просиживала за компьютером, иногда готовила обед, потом опять работала перед монитором. Он смотрел на меня в течение долгого времени. Мог бы даже увидеть тоску, агонию, если бы посмотрел очень близко.
А может, и нет.
Потом он видел, как я готовлю ужин.
Рутина.
Потом я читала. Всю ночь. Пока не уставала настолько, что едва могла держать глаза открытыми.
Если бы он наблюдал за мной очень долго, то мог бы заметить курьеров, которые приносили продукты, лекарства, домашние принадлежности. Он мог бы заметить, что сюда приходит много людей.
Но я никогда не выхожу.
И вот почему я подумала, что он наблюдал за мной долгое время, раз уж назвал трусихой.
Медицинский термин — агорафобия*.
Я так боялась мира, что не могла и шагу ступить за порог собственного дома, не чувствуя, как всепоглощающее чувство обреченности опускается на мои плечи, горло сжимается, а сердце перестает биться.
Я ходила только к почтовому ящику.
Спускалась с крыльца всего на две ступеньки.
Но это был прогресс. По крайней мере, для меня. Для человека с пистолетом и пустыми глазами я была бы хорошей мишенью. Девушка, которая физически не может бегать.
— Зачем? — спросила я спокойным голосом.
Но я не чувствовала себя спокойно. В тот момент я испытывала всепоглощающую ненависть к этому холодному и внушительному человеку в маске. Раньше, конечно, мне было страшно. Но теперь какое-то особенное безразличие. Я была слишком сосредоточена на том, что может со мной случиться, не думала о том, кто это делает.
Теперь я поняла.
Этот человек, этот незнакомец, которого я никогда не встречала, пришел в единственное место на этой земле, которое было для меня убежищем. И он только что разорвал его в клочья.
Без всякой гребаной причины.
Он продолжал смотреть на меня, не двигаясь. Это само по себе нервировало. В ситуации, когда врываются в дом женщины с целью убить, должна быть какая-то нервозность.
Но он был статуей. Которая лишь моргала.
— Потому что это моя работа, — сказал он.
Я вытаращила глаза.
— Твоя работа заключается в том, чтобы наблюдать за мной? — уточнила я.
Он коротко кивнул.
Я задумалась над этим заявлением. Кто-то нанял его. Предположительно, чтобы убить меня. Или, по крайней мере, разбить все, что у меня осталось.
Тот факт, что у меня не было друзей, отчасти означал, что у меня нет и врагов.
Ну, раньше, возможно, у меня даже были друзья.
Сейчас трудно вспомнить, когда. Казалось, это было целую вечность назад.
И даже в той жизни я была застенчивой, робкой, мне почти не разрешали выходить из дома, поэтому друзей было мало. И когда застенчивая, робкая девушка, ничем не примечательная во всех отношениях, каким-то образом попалась на глаза одному из самых поразительно злых людей в мире, друзей стало еще меньше.
Потому что друзья были спасательным кругом. Они бы помогали оставаться в здравом уме. Заставляли ее чувствовать, что она не одна.
А я была обязана быть одна.
На земле был только один человек, который хотел меня уничтожить.
— Кристофер, — сказала я, слово было горьким на языке, заставляя мое когда-то ровное сердцебиение учащаться.
Простое произнесение его имени произвело на меня большее впечатление, чем явный психопат, стоящий передо мной с пистолетом.
Он был похож на Волан-де-Морта.
Но еще хуже.
Что-то промелькнуло в глазах киллера: удивление, узнавание. Может быть.
— Кристофер нанял тебя, чтобы убить меня, да? — спросила я, мой гнев и страх сливались воедино, клетки каждой эмоции боролись друг с другом за доминирование.
И снова никакого ответа.
— Ты наемный убийца, — сказала я.
Я утверждала вместо вопроса, потому что так более вероятно получить ответ.
— Я фрилансер*, — сказал он.
Я поджала губы.
— Это не отменяет факта, что ты киллер.
Он кивнул.
Я ломала голову, почему Кристофер после стольких лет хочет меня убить. У него было много шансов.
Множество.
Но он ими не пользовался.
Впрочем, в этом не было необходимости. Он уже убил меня всеми способами.
Так что, возможно, это был не Кристофер.
Разум работал над моим коротким списком личных контактов.
Но кроме него никого.
Я встретилась взглядом с пустыми голубыми глазами. Он собирался осушить то, что осталось от моей жизни. Он был мрачным жнецом.
— Зачем кому-то понадобилось меня убивать? — спросила я, обращаясь то ли к нему, то ли к самой себе. — Я не интересная.
— Не обязательно быть интересной, — ответил он, удивив нас обоих. — Просто мешаешься.
Я закипела от этого. Гнев вырос из ниоткуда. Потому что гнев - это то, что спасает большинство людей. Гнев подпитывает людей, чтобы они встали и спасли себя.
Я не спасла ни себя, ни свою дочь.
Я была так слаба, что у меня даже не хватило гнева, чтобы наброситься на человека, который больше всего этого заслуживал.
Но сейчас злость появилась из ниоткуда.
Я уставилась на человека в маске.
— Значит, из-за того, что я причиняю неудобства кому-то, у кого много денег, но нет морали, моя жизнь обречена? Это дает тебе право так поступать? — сплюнула я.
