Мама знает лучше (СИ) - Тес Ария

— Надеюсь, вы хорошо все прочитали и усвоили. Я его забираю.

— Ты не посмеешь! — неожиданно взвизгивает Антонина Алексеевна, а я хмурюсь.

Что-то в ее реакции кажется мне очень странным. Например, «ты». Откуда эта фамильярность? Но я не успеваю подумать. Григорий хмыкает.

Этот человек имеет статус важного свидетеля, и я его забираю. Через сорок минут сюда прилетит вертолет, который перевезет Семена Дмитриевича в Москву, где его здоровьем будет заниматься совсем другие врачи. Хотите оспорить мое решение? Вперед. Пишите жалобы, обращайтесь в высшие инстанции.

В его словах я слышу насмешку, которую он, однако, ловко прячет. Потом смотрит на меня.

— Аурелия, проводи Алину Дмитриевну до дома. Если она хочет поехать с братом в Москву, а я уверен, что так и будет — ей понадобятся вещи. Пока вы будете за ними ездить, я со всем разберусь здесь.

— Но…

— Сейчас.

То есть, это не предложение, а прямой приказ. Ну, что ж. Сама втянула генерала в эту историю, а значит, придется подчиниться.

Беру Алинку под руку и вывожу из палаты. Мимо побледневшего похуже Сэма врача, и мимо нее. Монстра, который сейчас выглядит взбешенным и дико напуганным.

А еще…он странно смотрит на Григория. Так, будто его знает. Но это же бред? Бросаю взгляд на отчима. Он мне не отвечает сначала, давит бывшую свекровь взглядом, а потом вдруг отвлекается. Это мимолетно, совсем «чуть-чуть», но я…будто чувствую сожаление.

И извинения.

И что-то еще, чего понять не могу.

Времени нет. Жаль, что времени нет разбираться…

«Самое надежное место»

Аурелия

Вместе с Линкой мы едем в сторону деревни. Движемся быстро, при этом в тишине, хотя я вижу, как она ковыряет свои пальчики, и чувствую, что хочет что-то сказать. Пока молчит. Интересно, что это будет, когда уже не сможет? Обвинения? Снова нападет на меня? Очень сомневаюсь. Значит, благодарность. Нужна ли она мне? Едва ли.

— Не надо, — говорю тихо, рубанув по поворотнику в сторону съезда на деревню.

Линка хмурится и бросает на меня взгляд.

— «Не надо» что?

— Ты же собираешься извиняться и благодарить? — молчит, хмыкаю, — Этого не надо.

Она снова ничего не отвечает, а я и не настаиваю. Мы заезжаем в частный сектор и медленно движемся вдоль небольших домиков, где, несмотря на раннее утро, уже вовсю бурлит жизнь.

Что в этом удивительного? Не знаю. Все, кто жил хотя бы летом в деревне, в курсе: здесь все и всегда начинается очень рано. Просто я, наверно, в своей Москве совсем от этого отвыкла. Несмотря на то что она почти никогда не спит — все равно: это не одно и то же.

Хмыкаю тихо, когда замечаю, как на нас здесь смотрят. В груди медленно поднимается злость, как если ты забываешь сделать суп потише, и он у тебя начинает выкипать.

Вот и у меня так. Я начинаю выкипать, когда вылавливаю знакомые лица людей, которые когда-то так легко бросили меня на амбразуру. Поражаюсь ли я им? Знаете, наверно, уже и нет. Они для меня — стадо, а я уже говорила: хочешь выжить, бредешь со всеми, иначе тебе каюк. Никто не хочет, чтобы им настал каюк. Все хотят жить эту жизнь в привычном ритме, а что там, за забором? Какая разница?

Но вообще забавно. Обычно говорят, что в Москве люди черствые, но это не так. Я хорошо помню момент, когда была беременна Светиком и как-то пошла гулять. Врач настоял: мол, долгие прогулки — это то, что мне нужно, чтобы убрать нервы, стресс, ну и в принципе. Для ребенка полезно.

Как-то, конечно, у меня с этим не задалось…

Стоило мне выйти на улицу, пройтись совсем немного, как я почувствовала, что внизу живота стало дико тянуть. Я еле добралась до скамейки, прокляла тогда и врача, и то, что поперлась одна, хотя могла пойти с бабушкой, да даже с тем же Никитой, который очень сильно набивался — нет, зачем? Послала всех, закрылась и пошла, твою мать. Королева драмы. После этого случая, конечно, играть в «я все сама» больше не решилась, и, возможно, это стало мне уроком на всю оставшуюся жизнь, но тогда ни о каких уроках я не думала вообще.

Мне было дико-дико-дико и еще миллион раз «дико» страшно.

Уже на том этапе доктор выражал некоторую озабоченность моей беременности, а я…чертова эгоистка! Не придала его словам должного значения. Конечно, можно списать на возраст, а еще на тупую депрессию и свою личную драму, но…у меня не получается до сих пор.

Это не оправдание.

А материнство — это не игра в рулетку. Тогда я это тоже усвоила назубок: прежде всего — дети. Однако урок все равно вышел очень жестким. Мне было страшно, и этот страх я никогда не забуду — он навечно со мной.

Помог мне тогда случайный парнишка. Он гулял со своей собакой, увидел меня, вызвал скорую, а потом, чтобы меня не искали по парку, донес до выхода на руках. Я тогда снова поверила в человечество, если честно, ведь ему совсем необязательно было обращать на меня внимание. Звонить в скорую. Нести меня. Ждать со мной. Он мог просто пройти мимо, как, например, прошли бы здесь.

В них я не верю.

Я знаю. Знаю, что они бы прошли. Они уже это сделали.

Фыркаю с презрением, когда замечаю нашу с бабушкой близкую соседку. Кстати, одну из тех, которые сидели в парке тогда и обсуждали мои «блядки». Она идет, видимо, с магазина. В руках авоська. На башке старая косынка. Злость берет, когда я узнаю в ней косынку своей бабушки, а когда бросаю взгляд на Линку, она тихо вздыхает.

— Мне жаль.

Значит, не обозналась.

Значит, и Сэм не врал. Теперь все встает на свои места, так сказать: и то, почему он прибежал так стремительно к нашему дому, и бита в его руках, и злой тон и взгляд.

Мародеры.

Больше всего на свете, я хочу сейчас резко затормозить, выскочить из машины и сорвать с ее башки бабушкину частичку, но торможу. Это ли важно сейчас? Нет. Сэм — да. В конце концов, она ей больше все равно не нужна…

Тетя Валя — так ее зовут, — оборачивается на нас, отходит чуть в сторону, чтобы пропустить нас, сама щурится, вглядываясь в лобовое стекло. Любопытная крыса.

Я же злюсь еще больше, показываю ей средний палец и резко газую. Надеюсь, что шины мои обдали ее пылью с ног до головы — это мой максимум. Пока…это все, что я могу сделать.

— Твари… — рычу еле слышно, Алина пару раз кивает.

— Сэм…

— Да, я в курсе. Он охранял наш дом.

— Ага. Знаешь? Стало так странно, когда вы уехали…

Бросаю на нее взгляд и хмурюсь.

— В смысле?

— Ну…Люди вдруг, как с цепи сорвались. Стали вести себя…

Как твари.

— …Я раньше этого не замечала. В детстве казалось, что ты растешь в сказке, а потом она резко стала кошмаром. Так, наверно, взрослеешь, да? Когда понимаешь, что мир вокруг тебя порой слишком жесток, чтобы быть правдой?

— Увы и ах, это правда.

Торможу возле их дома и вздыхаю, а потом смотрю на Линку.

— Но это не значит, что весь мир — дерьмо. Можно уцепиться за близких тебе людей и всегда быть счастливым.

— Аури, я…

— Не надо, — говорю мягко и также улыбаюсь, — Правда. Не благодари и не извиняйся.

— Откуда ты знаешь, что я хочу извиниться?

— Я очень хорошо помню девчушку, за которую было приятно цепляться, — подмигиваю ей и выхожу на улицу, — Пошли. Надо собрать ваши вещи.

Алинка не спорит, а следует за мной до калитки, потом по тоненькой тропке из темного песка до дома. С грустью смотрит на свои цветы. В этом взгляде я узнаю бабулю, и на душе становится чуть теплее, будто она на мгновение снова рядом.

Мне нравится эта мысль. Думать, что хотя бы в чем-то, в ком-то, кроме нас с мамой, она еще жива.

— Ой!

Линка резко тормозит, не доходя до веранды. Ее глаза округляются, а сама она белеет. Сначала я не понимаю, в чем дело? Но когда поворачиваюсь, чтобы увидеть тоже, что видит она — все встает на свои места.

Лужа крови.

Уродливым пятном она растеклась по полу, подсохла, но лучше не стало. Это по-прежнему страшно, и внутри я сама цепенею, будто на мгновение переживаю страшные минуты заново.