Княжна (СИ) - Дубравина Кристина "Яна .-."

Он выдернул пистолет из-за пояса раньше, чем действительно того захотел.

Дуло прижал прямо под рёбра к латышу. Озолс воздуха в легкие побольше набрал, словно заорать думал, подобно резанной свинье, но так и замер с раскрытым ртом, даже не просипев в жалости, лишь заново в истерике прокрутил сказанные слова в голове, думая, где-что не так сказал.

Сама смерть ему дыханием холодным затылок огладила.

— Раз жить хочешь, то слушай меня внимательно, хер балтийский, — прошипел Пчёлкин, себя плохо узнавая. Он себя не видел, но подозревал, что глаза остекленели, сделав взор совершенно равнодушным к паническим вздохам латыша.

Вены возле горла задрожали от пульса так, что дышать стало трудно. Но он, почти на одном дыхании, прошипел:

— Здорово, что «друг» у тебя такой, как Князева, есть. Но бывает так, что судьба разводит. И тебе с Аней я тоже искренне советую не пересекаться больше. Это в Риге вы дружили, а теперь она домой вернулась. Да и ты, в конце концов, с Латвии бежишь, так что… связь вам поддерживать тяжело будет. Тем более, скоро новые люди в окружении у обоих появятся. Так что, имени Аниного ты через месяц, сука, вспомнить не посмеешь. Иначе, клянусь, найду тебя в любом селе. Ты понял меня?!

Собственный крик отразился от торпедо автомобиля, вынуждая латыша под его пистолетом вздрогнуть, сжаться в несколько раз, а потом закивать часто-часто. Пчёлкин едва не цокнул языком в удовольствии произведенным эффектом, но и понимал, что иной реакции быть попросту не могло. Сильнее бы он удивился, если бы латыш оказался спокоен. Или возмущаться стал.

Но тогда, вероятно, пришлось бы потом тело куда-нибудь в Клязьму скинуть. И отстегнуть за мойку салона хорошую сумму.

— Пон’ьял, — шепотом просипел Озолс и зачем-то руки вскинул, словно мог прятать за ними что-то. Витя молчал, ощущая, как под дулом пистолета поднималась и опускалась грудь Андриса, а потом вдруг крепче прижал огнестрел к ребрам, вынуждая латыша едва ли не в угол забиться, и сказал:

— Молодец. А то, знаешь…

И раньше, чем мысль закончил, Пчёла отвёл пистолет от бока мужчины и выстрелил прямо в раскрытое окно. Пуля пролетела перед лицом Озолса в десятке сантиметре максимум и в такт его громкому «ах»у попала в металлический лист забора.

Гильза отскочила от ограды и закатилась куда-то за шину, брошенную разлагаться долгие десятилетия. Андрис выдохнул, словно прошелся по натянутому над пропастью канату, а в следующий миг заколыхался беззвучно. Не моргал, не дышал толком, лишь прямо смотрел, словно перед глазами пробегались киноплёнкой самые яркие моменты его жизни.

От парализованного трупа Озолса отличала лишь слеза, капнувшая с нижнего века на скулу.

А Витя, едва ли сбитый с толку звуком, ставшим знакомым, закончил спокойно:

— …У забора мог стоять ты. И, поверь, друг, если Аня о тебе ещё хоть раз услышит, то мои люди смогут сделать так, чтобы пуля всё-таки не отскочила.

Пчёла чуть дымящимся от выстрела дулом ткнул в голову болванчика, отчего тот сразу же закачался из стороны в сторону. Обернулся к латышу, спросил ровно:

— Всё усёк?

Озолс посмотрел на игрушку на торпедо, которая постоянными кивками ему подсказывала, что ответить, как сказать, и тогда Андрис снова качнул головой. Он на всё был готов, чтобы хоть немного отвести от себя опасность, не выпасть из машины в лужу грязи с пулей в черепной коробке.

«Прости, Аня. У меня выбора не было»

Пчёлкин положил пистолет на подлокотник так, чтобы дуло упиралось прямо в локоть Озолсу. Латыш замер, не рискуя шевелиться лишний раз, даже чтобы вытереть слёзы, что совсем не мужественно, но очень по-человечески бежали по лицу. А Витя, чувствуя какую-то бескрайнюю гордость, какую чувствовал после удачно кончавшихся стрелок, достал из кармана рубашки толстую пачку купюр — как рублей, в одной купюре которой был целый миллион, так и долларов, что с каждым годом лишь крепче становился.

— Сколько за Анину комнату отдал?

Озолсу потребовалось несколько десятков секунд, чтобы вспомнить отданную сумму, а потом ещё в руки себя взять и ответить, а не проскулить жалостливо:

— Тр’ьи с п’аловиной мил’ьона взйал.

Пчёлкин прыснул; а у старика, выходит, губа не дура, раз за комнатку такие бабки потребовал! Витя качнул головой, но отсчитал пять купюр: две по миллиону, три — по пятьсот тысяч. Потом положил их на торпедо. Чуть подумал, и из стопки с долларами достал двести баксов.

Добавил сверху, с громким хлопком опустил ладонь на бабки, которых Озолс, вероятно, в глаза не видел никогда.

— Здесь за Князеву. Она тебе больше ничего не должна. Причин её искать, писать Ане у тебя нет. Повторяю, чтобы ты точно это запомнил, и знал, к чему могут привести попытки с ней связаться.

Он выдохнул с небольшой тяжестью, но быстро себе сказал, что это временно. Скоро его отпустит, и Пчёла поймёт ещё, что правильно поступил.

Потому что устранение конкурентов — важнейший этап. В любом деле — как в работе, так и… на личном фронте.

Жизнь сама это ему не раз показывала.

Андрис не сразу деньги взял, но, когда Пчёлкин, выдохнув, убрал пистолет обратно за пояс, рука латыша — трясущаяся, как после жесткой попойки — всё-таки потянулась к богатствам, которых в Риге не получил бы никогда. Озолс сложил деньги в карман брюк, а потом стёр сырые дорожки с лица.

Вот как успокоить могла пачка деньжат!.. И подруга, оказывается, ему уже не такая близкая и дорогая.

Витя договорил почти ровным голосом:

— Двести баксов тебе за умение слушать и слышать. Купишь билет на электричку — здесь неподалеку станция есть, не заблудишься, взрослый уже. Доедешь до Рижского вокзала и там возьмёшь билеты… Куда ты собирался?

— В Винн’ьицу, — глухим голосом отозвался латыш. Пчёлкин понял вдруг, что никак не отреагировал на влагу в тоне Андриса, и радостный, что совесть не терзала, спала сладким сном, закончил мысль свою:

— Возьмёшь билеты в прекрасный город Винница. Там быстро устроишься на работку и заживешь, как полагается среднестатистическому человеку, — кинул Витя. Он чуть помолчал, словно пытался среди разворошенных мыслей найти слова, которые хотел, но забыл сказать Андрису, а потом добавил:

— Сделай так, чтобы я не пожалел о своей щедрости.

Озолс ничего не сказал. Тогда Пчёлкин разблокировал двери автомобиля, моля Бога только о том, чтобы этот клоун не нашёл по пути ни одного телефонного автомата, не набрал Анну.

Но он выдохнул быстро, вспомнив, что у Князевой в квартире телефона не было, что только потому и поехали сегодня с Косом лично к Анюте.

Хоть что-то радовало.

Андрис чуть неуклюже перекинулся на заднее сидение за сумкой своей, а потом вылез из машины, молча, словно Витя его подбросил. Латыш вздохнул полной грудью воздуха, что показался чище, чем обычно, и пошел – не совсем уверенно, но очень спешно – за линию серого забора промзоны. Он лишь один раз обернулся на автомобиль, который мог стать для Озолса могилой, и ушел из поля зрения Пчёлы.

Как надеялся Витя — навсегда.

Сам бригадир, наконец, закурил. Сожаления о сделанном не было. Значит, правильно поступил.

Наверное.

Витя Пчёлкин, чуть скатившись по спинке кресла, прикрыл глаза. Бурундук на торпедо перестал трясти головой. Дым в мыслях мужчины стал единым целым с дымом табака в салоне.

Комментарий к 1991. Глава 7. Под последней главой был просто невероятный всплеск активности, за который я вам безмерно благодарна! Всем сердцем люблю вас, мою аудиторию, и снова благодарю каждого из вас за добрые слова и высокие оценки. Мое творчество – для вас