После долго и счастливо (ЛП) - Лиезе Хлоя
Эйден стонет мне в рот, и я мягко прикусываю его нижнюю губу. Мои ладони скользят по его плечам, сильным, мощным рукам, широкой груди и тяжёлым мышцам, напрягающимся, пока он обнимает меня.
Он ощущается как тот мужчина, что годами забирался на нашу крышу и латал её, когда стоимость новой крыши опустошила бы наши сбережения. Он ощущается как тот мужчина, который спас Редиску с грязного чердака, хотя он ненавидит тесные тёмные пространства; который вёз больного Огурчика в круглосуточную ветеринарную клинику как настоящий гонщик Формулы Один, хотя он твёрдо верит в необходимость соблюдать скоростные ограничения. Он ощущается как мужчина, с которым я красила стены, и его мышцы напрягались, пока он работал рядом со мной, а потом вернулся и аккуратно перекрасил всё ручной кисточкой, потому что я была слишком нетерпелива и неряшлива, чтобы сделать всё нормально.
Прикосновение к нему напоминает мне о мужчине, за которого я вышла замуж, которого я люблю. У меня такое чувство, что он реально здесь, целует меня, хочет меня, и я просто брежу от этого удовольствия.
— Фрейя, — произносит он мне в губы.
Я забираюсь на него, моё тело игнорирует мой мозг, который орёт «Жми на тормоза!». Я бегу впереди паровоза, и мне плевать. Я хочу этого. Я хочу его.
— Детка, притормози, — шепчет он. Крепко обхватывает меня руками, разворачивается и с моим лёгким прыжком усаживает меня на стол, вставая между моих широко раздвинутых бёдер. — Боже, я хочу тебя. Но нам нельзя.
— Почему? — я безумно возбуждена, дёргаю его рубашку, пытаясь стащить её через голову.
— Потому что доктор Дитрих сказала, что нам нельзя.
— Чего? — я застываю, уронив и руки, и его рубашку. — Эта твистер-садистка в биркенштоках обломала мне секс?
Эйден опускает свой лоб к моему, медленно выдыхает.
— Она сказала это после того, как ты ушла из кабинета. Сказала, что мы с тобой — капитальный ремонт, а не косметический.
Его слова откладываются в сознании, возвращая к реальности из этой переполненной похотью дымки. Я обхватываю себя руками за талию и сдерживаю дрожь. Стыд заливает мои щеки, и Эйден сразу это видит.
Он делает шаг ближе.
— Фрейя, я… — он обхватывает моё лицо, заставляя меня посмотреть ему в глаза. — Фрейя, я хочу тебя. Пожалуйста, не сомневайся в этом.
— Нет, — шепчу я, пока по щекам катятся слёзы. — С чего бы мне сомневаться. Я чувствовала себя такой желанной.
Эйден зажмуривается, снова прижимаясь ко мне лбом.
— Я хочу показать тебе. Я хочу, чтобы ты знала, но не хочу сделать что-то, что может сейчас навредить нам.
— Я понимаю, — шепчу я. — Я в порядке.
— Ты не в порядке. Я же вижу, — он обвивает руками мою талию, после чего его руки опускаются ниже, накрывая мою задницу и подтаскивая меня ближе. — Ненавижу, когда ты грустишь, — шепчет он. — Такое чувство, будто меня потрошат заживо. Я лишь хочу прогнать эту печаль, Фрейя. Чтобы ты улыбалась, пела и была счастливой.
Эйден слегка задевает своим носом мой, дарит мне лёгкий, благоговейный поцелуй. Мои руки рефлекторно сжимают его футболку в кулаках, притягивают его ближе, затем забираются под мягкий хлопок его футболки. Гладя его жёсткий пресс, мои ладони находят мягкие волоски, ведущие к тому, что мне хочется ощутить глубоко внутри себя.
Его дыхание сбивается, затем он тихо стонет и прижимается бёдрами. Он дышит шумно и часто, завладевая моими губами. Один поцелуй. Потом второй. Его бёдра сильнее вжимаются в мои, наши рты раскрываются, деля воздух и издавая тихие, голодные звуки.
Но потом он отстраняется, целует меня в уголки рта, зажмуривается. Густое и потрескивающее желание витает в воздухе между нами, будто озон перед грозой.
— Тоже мне семейный психолог, — бормочу я, утыкаясь лицом в изгиб его шеи и плеча, пряча свои спутанные эмоции, страх того, что будет дальше. — Говорит нам не поддаваться желанию.
Эйден тихо смеётся.
— Думаю, она беспокоится, что секс может принести больше урона, чем пользы. Может, это как с твоими пациентами. Если слишком рано дать нагрузку сломанной кости, это может замедлить выздоровление.
— А иногда тот самый первый болезненный шаг помогает им помнить, что исцеление болезненно, и это нормально, — парирую я, прокладывая дорожку поцелуев вниз по его горлу.
Он мягко улыбается, запрокидывая голову; тёмные ресницы опускаются и отбрасывают тени на его скулы.
— Ты могла бы стать юристом, — шепчет он.
Мои губы изгибаются в рефлекторной улыбке, и я дотрагиваюсь языком до его кадыка. Его бедра резко дёргаются навстречу.
— Юрфак предполагает слишком малоподвижный образ жизни.
Руки Эйдена зарываются в мои волосы, он запрокидывает мою голову, и наши губы снова встречаются, его грудь вжимается в мою. Он отпускает себя, теряет контроль от моих касаний, и это так приятно — когда тебя так страстно, так беззаветно хотят.
Он стонет, когда я накрываю его ладонью через джинсы.
— Фрейя… — он целует меня крепче, его ладони забираются под мою футболку, нежно проходятся по животу, затем по грудям. Я ахаю, когда его ладони дотрагиваются до сосков.
Закинув свои ноги ему на бёдра, я подвигаю Эйдена ближе к себе, а он укладывает меня спиной на стол. Он сжимает мой подбородок рукой, зубами проходится по горлу, его пах вжимается в мой. Я ахаю, когда он подвигается так, чтобы я оказалась полностью под ним, и он наклоняется, давая почувствовать вес его тела. Его ладони обхватывают моё лицо, язык дразнит мой в ритме, в котором нужно двигаться всем нашим телам, а не только ртам.
— Пожалуйста, — шепчу я.
Он мне не отвечает, и я знаю, что он разрывается. В рациональном уголке моего сознания я тоже разрываюсь. Но прошло так много времени с тех пор, как мы замедляли темп и чувствовали друг друга вот так, играли, ласкали и целовали друг друга. Почему мы перестали? Когда мы перестали? Что, если мы потеряем это, не успев вновь полностью обрести это?
Ладони Эйдена снова бродят под моей футболкой, его большие пальцы кружат по моим соскам, пока те не становятся твёрдыми и такими восхитительно чувствительными. Между моих бёдер нарастает ноющая боль, пока он трётся о меня, и мои бёдра невольно отвечают тем же. Накрыв мою грудь, он снова дразнит мои соски, глубоко целует. Ноющее томление нарастает вместе с нетерпением. Я запрокидываю голову, ахаю, а потом…
Рёв телефона Эйдена разбивает момент.
Нет, не совсем так. Не телефон рушит момент. А срочность, с которой Эйден отстраняется и выуживает телефон из кармана.
Меня обжигает раскалённым, парализующе болезненным унижением. Я медленно сажусь, одёргиваю футболку, пока он смотрит на экран, и его пальцы летают, отвечая на полученное сообщение.
— Извини за это, — бормочет он, глядя в телефон. Он даже не может посмотреть на меня, когда извиняется.
И всё то лёгкое, деликатное, приятное, что я чувствовала этим вечером, каждый крохотный огонёк надежды, что ожил, когда Эйден повёл меня есть мороженое и пиццу, сказал, что любит меня, рассказал о своих мечтах и страхах… всё это угасло.
Новое зловещее опустошение расползается внутри меня, пока я смотрю на него. Даже если мы с Эйденом переживём это, даже если он откроется мне так, как раньше, действительно ли лучше будет знать, над чем он работает, если он всё ещё женат на работе, а не на мне? Или это всего лишь будет другой вид боли? Новое чувство одиночества, ощущение, что я на втором месте, уступая богу его смартфона и профессионального успеха, отвлекающего его от меня.
Я не удостаиваю его действия ответом. И Эйден, похоже, не замечает.
Соскользнув со стола, я хватаю свою пиццу, бутылку вина и зову котов, которые бегут за мной в спальню.
Ну хоть кто-то считает, что за мной стоит гнаться.
Глава 11. Эйден
Плейлист: Rayland Baxter — Bad Things
Это один из тех дней, когда бремя тревожности ощущается как стальные тиски вокруг моих рёбер, когда я слышу собственный пульс, грохочущий в ушах, а моё сердце превратилось в сплошную тахикардию. Не на чём заострять внимание, нет конкретной причины.
