Добровольно проданная (СИ) - Шагаева Наталья

— Хотела поблагодарить.

— За что? — усмехаясь, спрашивает он.

— За цветы и мед. Очень вкусно, — меня немного отпускает. Похоже, бури не будет.

— Пожалуйста, София. Но никогда не благодари людей, которые и так должны тебе дать то, что полагается. За такие вещи благодарят только самых близких… Очень близких, — вдруг произносит он.

— По нашему договору мне полагалась твоя забота? — смело спрашиваю я, потому что вдруг понимаю, что мне интересно его мнение. Сегодня он другой, более открытый.

— Это забота о здоровье, такой пункт там тоже есть, — на его губах мелькает улыбка.

Киваю, не зная, что сказать. Наверное, он во всем прав. Ему нужна здоровая игрушка, цветы и сладости — это забота о психическом здоровье.

Дальше я ем, а он, как всегда, смотрит на меня, перебирая тяжёлые черные продолговатые бусинки. На меня впервые не давит его присутствие и тяжёлый взгляд, не душит запах.

— Наелась? — спрашивает он, когда я вытираю пальцы салфеткой.

— Да, спасибо, вкусные пирожки, необычные.

— Температуры нет? Слабость?

— Нет, все хорошо.

— Тогда иди в спальню, — говорит он, меняя голос на более низкий. — В мою спальню, — добавляет Константин.

А по моему телу проходит волна жара. Я, как всегда, не готова к близости, но отказать не могу. Немного медлю, но он не торопит, просто наблюдает за моим смятением. Встаю с кресла и поднимаюсь наверх.

ГЛАВА 19

София

Его комната не похожа на другие в этом доме. Везде светлые тона и много света, а здесь преобладают темные тона. Большая низкая кровать с черным бельем, а над кроватью необычная мягкая стена, обитая черной кожей. Тумбы из темного дерева, на них светильники и пара книжек. Дверь в ванную и приоткрытая дверь в гардероб. Темные тяжёлые шторы и серый ковролин. Но меня привлекает необычное кресло возле окна. Он длинное и волнообразное, обитое кожей. Подхожу к окну, трогаю необычный предмет мебели. Не очень мягкий. Обнимаю себя руками и смотрю в окно в ожидании Адамади.

Он проходит в спальню, и комната наполняется его насыщенным терпко-горьким запахом. Слышу его шаги, звук открывающихся шкафов, но не оборачиваюсь. Мне все равно страшно. Прошлый раз я была пьяна и плыла по течению. Адамади мной управлял, а сейчас мой трезвый ум не понимает, что он уготовил мне на этот раз.

— Иди ко мне, — тихо, но в повелительном тоне зовет он. Пока я медленно подхожу, Константин нажимает на маленький пульт, и комнату заполняет музыка. Оглядываюсь и не могу понять, откуда идет звук, словно колонки в стенах, с разных сторон. Музыка негромкая, больше фоновая, красивая, с эмоциональными всплесками, я бы назвала ее чувственной. У певицы красивый сильный голос, и она вторит музыке то тихо и мелодично, то эмоциональными вспышками.

— Не пойми меня неправильно, — слегка усмехается мужчина, когда я подхожу к нему. — Но ты прекрасна, когда болеешь, — он скидывает руку и проводит костяшками по моим щекам и скулам. — Щеки раскраснелись, губы припухли. Такая уязвимая, трогательная, невозможно устоять и не надругаться над этой чистотой.

Задерживаю дыхание, замирая, пытаясь сдержать всхлип, когда он дергает пояс халата, развязывая его. Полы халата расходятся, а под ним только белые трусики.

— Очень красивая девочка, — его голос становится ниже, начиная вибрировать. — Расплетай косу, — просит он и срывает резинку с моих волос.

Делаю, как просит, распутывая волосы, а Адамади подходит к одной из тумб и достаёт оттуда большой фотоаппарат. Такой профессиональный, с большим объективом. Как-то я заинтересовалась фотографией, но когда увидела цены на фотоаппараты, то желание отпало. А теперь точно вижу, что это очень дорогая камера. Зачем она ему, если он не фотограф?

Камеру Константин берет в одну руку, а другой сам расправляет мои волосы, рассыпая их по плечам. Мое дыхание учащается от смятения, смотрю то на мужчину, то камеру в его руке.

— Сядь, — он толкает меня к кровати, вынуждая сесть, потом хватает за подбородок и заставляя смотреть на него. Наводит камеру, смотрит на меня уже через объектив и сильнее вдавливает пальцы в скулы. Щелчок, еще один, поворачивает голову влево и делает еще несколько кадров. Потом отпускает меня, отходит на несколько шагов, долго осматривает, словно профессиональный фотограф, изучая.

Константин вешает фотоаппарат на шею и вновь подходит ко мне, такой сосредоточенный, изучает меня, словно пытается подобрать удачный кадр. Я не понимаю, что со мной происходит, но мне нравится смотреть на него, на то, как сосредоточен только на мне и на моем теле. Его глаза загораются, усталость стирается, на дне его глаз опять грозовое небо. Я хотела бы нарисовать его такого. Очень фактурный, как говорила моя преподавательница искусств.

— Зачем тебе эти фотографии? — спрашиваю, когда он шире распахивает мой халат и обводит грудь.

— Не переживай, они только для меня, — всё-таки не сдерживаюсь и всхлипываю, когда его пальцы обводят соски, а потом немного сжимают их, покручивая, намерено оттягивая, делая их острыми.

— В коллекцию? — не знаю, откуда в моем голосе появляется язвительность. Но я не хочу, чтобы мои фото складывали в альбом с фотографиями других девушек, которых он имел. Мне неприятна эта мысль, она меня выводит из себя.

— Ммм, посмотри на меня, — ухмыляется Константин и фотографирует, когда я резко поднимаю на него глаза. — Что за эмоция? Что тебе не нравится? О чем ты думаешь? — еще несколько щелчков, пока я хмурюсь.

— Я не хочу в коллекцию твоих женщин! — вдруг выдаю ему, повышая голос, а потом осекаюсь, закусывая губы, а он опять меня фотографирует, улыбаясь.

— Нет, никакой коллекции, зайка. Я давно не фотографировал людей, в основном закаты и рассветы, которые встречаю в этой комнате или на берегу озера. Но мне понравилась твоя эмоция. Ревность тебе к лицу. — Он издевается надо мной? Нет никакой ревности! — Ты у нас девочка с характером? — усмехается, кажется, его забавляет моя реакция. Вообще впервые вижу Адамади в таком хорошем настроении. — Закрой лицо волосами, — сам собирает мои волосы, прикрывая ими пол-лица, так что кончики локонов касаются набухших сосков. — Откинься немного назад, прогнись сексуально, — дает указания, и я выполняю, чувствуя, как по телу начинает разливаться нечто теплое. Константин вновь отходит и щелкает камерой, вспышка слепит глаза, и я прикрываю их, начиная дышать тяжелее. — Хорошо, но мне нужно больше, — произносит он. — Снимай халатик, трусики и на кресло! — командует, указывая на необычный предмет мебели.

— Зачем?

— Без вопросов, София! — командует с нотками злости, и я спешу к креслу. Скидываю халат, краем глаза замечая, что Адамади уходит в ванную. Цепляю резинку трусиков, снимаю их, складывая вещи на кровать, и ложусь в это чертово кресло. Бедра тонут в углубление волны, ноги немного выше тела, а спину поддерживает плавная спинка. Здесь очень удобно, наверное, такое положение расслабляет. Только сейчас я напряженная, как никогда. Мне не холодно, но по телу разбегаются мурашки. Закрываю глаза, пытаясь расслабиться, и прислушиваюсь к себе. Вроде температуры нет, но немного жарко, и дыхание спирает от волнения.

Слышу, как мужчина возвращается, но глаза не открываю. Он останавливается где-то рядом, горький запах усиливается, я слышу его тяжелое дыхание и чувствую тяжёлый, давящий взгляд, будто он уже надругался надо мной. Так откровенно, пошло, но…

Вздрагиваю и распахиваю глаза, привставая, когда чувствую, как на мою грудь, живот и лобок льется что-то холодное и пахнущее корицей.

— Тихо, — он нажимает мне на плечи, вынуждая лечь назад. — Это просто масло. — Закрой глаза! — отдает очередной приказ, и я захлопываю веки. Ощущаю, как наклоняется ко мне, поправляет волосы и проводит по ним носом, как всегда, глубоко вдыхая. — Давай, малышка, поласкай себя. — Свожу брови, не понимая, что он от меня хочет. — Не надо притворяться, что ты никогда этого не делала. Давай, отпусти себя, распредели масло по телу, — словно искуситель, шепчет мне на ухо. — Только медленно.