Ирина Горюнова - У нас есть мы

Я уходила утром на работу с бешено колотящимся в аритмии сердцем, с тяжелой одышкой, не зная, дойду ли до места назначения или сдохну по дороге, потому что уже все равно, что дальше, и сил оставалось все меньше. Откуда они брались, до сих пор не понимаю. Даже начальство, желающее меня уволить по причине того, что я не так хорошо работаю, как должна в идеале, даже это начальство смотрело на меня скорбными глазами и говорило: «Шла бы ты, деточка, домой». Я и шла, чтобы поспать хоть несколько часов, пока мой мучитель на работе и я могу на пару часов закрыть глаза и нырнуть в беспокойную липкую дремоту, вздрагивая от любого шороха и звука да содрогаясь от приходящих кошмаров, подсовываемых мне подсознанием. Дедушка Фрейд, наверное, оттянулся бы на мне по полной и совершил еще несколько революционных открытий в области психологии личности. Я чувствовала себя тряпичной потасканной марионеткой, которую все кому не лень, дергают за ниточки, чтобы посмотреть, как забавно она трепыхается. Почти насильно впихивая в себя пищу как некий корм, я запивала ее чудовищными порциями кофе, отчего сердце возмущалось и грозило так просто этого не оставить. Я успокаивала его валидолом и новопасситом вприкуску с антибиотиками, чтобы вылечить затянувшийся бронхит.

А потом ты приехала, Максим, приехала, но лучше не стало, потому что ты тоже начала мучить меня, и теперь уже два человека, как дикие звери, рвали душу мою на части, каждый тянул в свою сторону, не понимая, что этим вы убиваете ее.

Ты желала, чтобы я тут же, сей же миг, осталась рядом с тобой навсегда, чтобы мой муж ушел из своей же квартиры и дал нам возможность строить новую семейную жизнь. Ты не хотела ждать. Он и собирался уйти – уже нашел комнату в Подмосковье, несмотря на то что его зарплата не позволила бы ему в такой ситуации выплачивать кредит за машину. Я сама остановила его, осознав, что, во-первых, не готова отпустить его так, таким образом – это было бы несправедливо и жестоко, а во-вторых, я стала сомневаться в тебе, Максим, сомневаться в твоей любви, в готовности ждать, понять меня, потерпеть чуть-чуть, совсем недолго, может, пару месяцев, пока все образуется. Ты вернулась в Москву, не имея работы, жилья и постоянно упрекала меня в том, что Он до сих пор со мной…

Я пыталась понять, чего ты хочешь: меня или бесплатную квартиру вприкуску с готовой семьей и работящей женой, которая к тому же может помочь тебе и с поиском работы, и с пристраиванием романов… Я не упрекаю тебя, не говорю, что так и было: я тогда просто старалась разобраться в происходящем и выстроить из фактов некие точки опоры, которые привели бы к правильному решению. Рушить пусть и не самую лучшую семью ради одного-двух месяцев сожительства с человеком, с которым вы абсолютно не схожи, с которым нет уже тепла и взаимопонимания, терпения, доверия, многих таких нужных ощущений для взращивания и укрепления новых чувств… Я уже не верила тебе, Максим. Я мечтала о том, что, назвав меня женой, ты скажешь: «Давай я найду работу, мы снимем вместе квартиру и не будем зависеть от твоего мужа. Потерпи немного, дорогая». А вместо этого слышала: «Я так и думала, что он никуда не уйдет, потому что не хочет вас терять. Это чудовищный эгоизм. Почему ты не поставишь ему сроки, через которые он должен уйти? Ты такая же, как все остальные бабы». А Он… Он стал себя вести гораздо достойнее, Максим, и этот резкий контраст убивал меня: я не хотела оставаться с ним и уже не могла – с тобой.

Ты гордо давала мне читать эсэмэски твоей бывшей жены, отчаянно пытавшейся тебя вернуть, и с которой ты играла в кошки-мышки, наслаждаясь ее болезненной зависимостью. Я не гордилась тем, что я лучше и нужнее, что мне повезло больше, раз я сейчас здесь, с тобой, а она там одна, в слезах… Ты уговорила меня поехать с тобой к ее матери, забирать вещи, потому что нафантазировала себе разные ужасы: «Боюсь, что она способна плеснуть мне в лицо серной кислотой: она ненормальная, совершенно чокнутая». Но та просто вынесла вещи из квартиры и ждала тебя у подъезда. Никаких боевых действий она не предприняла и, по-моему, даже не собиралась. Зато потом рассказала дочери, что ты приезжала не одна, и девочка билась в истерике, присылая тебе все новые и новые сообщения, остававшиеся без ответа. У тебя была власть карать и миловать, и садистское наслаждение от того, что теперь-то ты можешь отомстить за свою поруганную любовь, за испытания, которые выпали на твою долю, явно прочитывалось на твоем лице вместе с ее эсэм-эсками.

Я была в тупике.

Одиночество оставившего бога…

я всё забываю, когда наступает зима,чудовищным ластиком белым стирая эпоху,мне всё это снилось, конечно, и я не самапридумала сказку, которая кончилась плохо…

Знаешь, Максим, когда моя мама уехала по гостевой визе в другую страну, а потом решила остаться там, мне было уже восемнадцать. Проблема заключалась в том, что я по-прежнему боготворила ее и не могла представить без нее своей жизни. Это было чудовищно.

Я переехала от бабушки в мамину квартиру, потому что мне просто необходимо было пить из ее чашки, спать на ее подушке, вдыхая чуть сохранившийся теплый вкусный запах ее тела, примерять ее вещи, прижимая их к щеке и поскуливая от чудовищного одиночества оставившего тебя бога. Я тогда уже ходила на работу и вполне могла существовать на свои небольшие гроши, которые платили в библиотеке. Мамин друг, достаточно известный композитор, с которым она встречалась последние несколько лет, относился ко мне вполне благожелательно и время от времени звонил и спрашивал, как дела. Я жаловалась на невыносимую тоску. Он меня ободрял. И как-то раз пригласил сходить с ним в кино. Я согласилась. Помню, фильм был совершенно неинтересный, и после первой серии мы ушли, чтобы пойти ко мне пить кофе.

Ты будешь смеяться, но я тогда была настолько наивной идиоткой: мне даже в голову не могла прийти какая-то иная подоплека дела, кроме как просто провести время и поболтать. Девственность я к тому времени уже полгода как потеряла, причем явно от скуки и с нелюбимым человеком, но в вопросах интима оставалась непроходимой дурой, поэтому, когда мамин любовник полез ко мне с поцелуями, растерялась. Конечно, я лепетала что-то типа «не надо», но была в таком ауте, что даже по-настоящему не сопротивлялась, просто была в ступоре от нереальности происходящего. Потом я не отвечала ни на его звонки в дверь, ни по телефону, скрывалась, как могла, и все пыталась осознать произошедшее. А оно не осознавалось.

Чтобы избавиться от навязчивого ухажера, я стала приглашать к себе гостей. Их количество росло в геометрической прогрессии, и они, как тараканы, постепенно покрыли все пространство нашей довольно большой двухкомнатной квартиры в центре города. Не помню, сколько я тогда пила, с кем спала, – все это было в сюрреалистическом дурмане, в мути сигаретного дыма, отравляющего отведенные для дыхания кубометры воздуха. В один из дней моя бабушка собралась с силами и всех оттуда выгнала, а я, рыдая, призналась в произошедшем. Естественно, она тут же бросилась звонить маме с требованием вернуться и «спасать дочь», а также «проклясть вероломного любовника», на что мама ответила, что верит ему, а я, дескать, сама его соблазнила и поделом мне, а у нее дочери вообще нет, раз я такая хамка – еще и кавалеров у нее уводить смею.