14 недель (ЛП) - Гэдзиэла Джессика

Но, несмотря на это, какая-то часть меня знала, что дилеры — это отбросы. Я ненавидел дилера своей матери с таким огнем, который не должен был иметь, когда был еще ребенком. В том, что я делал, было какое-то уродство, которое никогда не давало мне покоя.

Но когда я повернулся и увидел двух детей примерно моего возраста, не полицейских, не взрослых, к которым я все еще относился с нескрываемым уважением, а просто детей моего возраста? Все чувство вины улетучилось, и на смену ему пришла чисто подростковая бравада.

— Не лезь не в свое гребаное дело.

Тот, что покрупнее, темноволосый, темноглазый, массивный парень, поднял бровь, глядя на своего приятеля, который был светлым в сравнении с темным, — светловолосым, светлоглазым и с безошибочно узнаваемой внешностью симпатичного мальчика.

Когда темноволосый снова посмотрел на меня, его тон был скучающим, но в нем слышались стальные нотки.

— Ты торгуешь перед моим домом, так что это мое гребаное дело.

Я посмотрел ему вслед, не увидев ничего, кроме заколоченных витрин магазинов, которые были заброшены практически всю мою жизнь. Если это было его место, то он сидел на корточках. Если он сидел на корточках, значит, он был настоящим беспризорником. А у настоящих беспризорников было очень мало терпения по отношению к таким детям, как я, у которых было теплое место, которое они называли домом.

— Да, у нас нет проблем с сумками, пленками и прочим дерьмом, но наркотики держи вон там, — сказал тот, что посветлее, махнув рукой влево, где, как я знал по опыту, орудовала местная мексиканская банда.

— Ты хочешь, чтобы меня убили?

— Пытаюсь сделать так, чтобы не пришлось засовывать пальцы в глотку очередному наркоману, когда ты даешь им слишком много дерьма, — сказал более темный, пожимая плечами.

— А если я не буду делать это в другом месте? — спросил я, придвигаясь ближе, возможно, слишком смело, потому что большинство ребят моего возраста не хотели со мной связываться, учитывая мои размеры. Но этот парень почти соперничал со мной, и если по тому, как он оттолкнулся от стены и уверенно двинулся ко мне, можно было судить, что он уверен в себе.

— Тогда у нас будет проблема.

— А мы не хотим проблем, — согласился тот, что полегче.

Я мог быть самоуверенным, но я не был глупцом. Я не ввязывался в драки без причины.

— Кто ты, бл*ть, такой?

— Родс, — ответил темный. — Ксандер. Это Гейб. И с этого момента это наша гребаная территория, и ты не ступишь на нее с наркотой в кармане. Понял?

Я понял.

И весь следующий год я следовал этим правилам.

Но в год моего восемнадцатилетия жизнь, которая у меня была хоть и не прекрасная, но и не ужасно депрессивная, быстро изменилась.

Моя бабушка умерла, будучи старой и больной. Моя мама умерла через два месяца, с иглой в руке, а рядом с ней ее дилер, член которого все еще торчал из нее.

Затем на семнадцатый день рождения мою младшую сестру удерживал ее парень, который позволял каждому члену своей банды насиловать ее, пока один из этих ублюдков не задушил ее до смерти.

Я был тем, кто опознал ее тело.

И давайте просто скажем, что хотя я, возможно, и пытался быть хорошим человеком, который тайком нарушал закон, я не был настолько хорошим, чтобы не чувствовать, как ярость кипит в моих венах. Я не был настолько хорошим, чтобы не знать, что каждый из этих сукиных детей должен заплатить за то, что они сделали с ней, единственным светом в моей гребаной жизни, единственным человеком, для которого я хотел сделать лучшую жизнь, дать лучшие возможности.

В течение следующих трех лет, пока я пробивал себе путь наверх в организации, на которую работал, уже не заботясь о том, чтобы кого-то подвести, потому что не было никого, с кем можно было бы это сделать, я медленно, но верно уничтожил всех этих ублюдков, которые еще оставались, за вычетом одного, которого отправили на север штата.

Потом, хоть он и был паршивцем, когда я сообщил своему отцу, что один из этих ублюдков сидит с ним в тюрьме, отбывая срок за нападение, он разобрался с последним.

Как только до большого парня дошли слухи, что я умею забирать жизни, ну, с тех пор я был завербован, чтобы заниматься этим для него.

Для меня это ничего не значило.

Смерть.

Угасание.

То, что это было от моих рук.

От того человека, которым я когда-то был, от ребенка, пытающегося позаботиться о своей сестре, от парня, который сделал все, что мог, в дерьмовой ситуации, осталось очень мало.

— И что, теперь ты — ничтожный гребаный убийца? — сказал голос сзади меня, когда я шел по переулку, где, как я знал, находилась моя цель.

Я не часто слышал этот голос, и он изменился с возрастом, но я узнал его, когда услышал снова.

Обернувшись, я увидел Ксандера Родса, повзрослевшего, как и я. Годы закалили его тело, покрыли шрамами руки и часть лица. Он выглядел гораздо опаснее, чем в семнадцать лет. Но, опять же, как и я.

Я понятия не имел, чем он занимался в те дни.

То же самое, очевидно, нельзя было сказать о нем сейчас.

— Родс, не обижайся, но отвали. Ты должен делать то, что должен в этом месте.

— Да ладно тебе. Пару лет назад ты был хорошим суетливым парнем. Никто не пострадал. Ты просто зарабатывал немного денег, чтобы позаботиться о своей семье.

— Бабушка и мама умерли. Сестру убили, но не раньше, чем какие-то ублюдки сначала пытали ее. Ты хочешь сказать, что они заслужили того, что с ними случилось?

— Нет, — сказал он, потянулся и провел рукой по лицу. Потрясенно? Нет. Он, как и я, видел слишком много дерьма в слишком юном возрасте, чтобы быть действительно потрясенным чем-либо, даже жестоким изнасилованием и убийством невинной девушки. В нашем мире такое случается чаще, чем кто-либо хочет признать. — Я этого не говорю. Я говорю, что на этом все должно закончиться. Я говорю, что то, что ты собираешься пойти по той аллее и послать пулю между глаз моему клиенту, не вернет твою сестру. Это не избавит тебя от гнева по поводу всей этой ситуации. И это, черт возьми, не докажет ничего, кроме того, что ты какой-то клишированный гребаный убийца.

— Это говорит бездомный ребенок на улице, который постоянно ввязывался в легендарные драки. Не думай, что я об этом не знал.

— Разница в том, что я решил повзрослеть и забыть об этом, попытаться устроить жизнь, отличную от того дерьма, в котором я вырос. Этот парень, — сказал он, махнув рукой в сторону переулка, где сидел кто-то, кому было не больше восемнадцати, под кайфом, в луже воды, или мочи, или и того, и другого, уставившись в трещину между двумя зданиями, как будто это была самая завораживающая вещь на свете, — ни хрена не виноват, кроме того, что подсел на наркотики, которые ты и твои боссы ему поставляли. И ты собираешься убить его, чтобы доказать свою точку зрения? Только не под моим гребаным присмотром. Тебе придется пройти через меня.

Оставалось достаточно неуместного гнева, и я пошел вперед и попытался пройти через него. Попробовать. В драке Ксандер был полезен тем, что вступал в бой с холодным расчетом. Он никогда не злился и поэтому всегда побеждал.

Из-за этого я оказался лицом к лицу в грязном переулке, глядя в дуло собственного проклятого пистолета.

— Если бы я сказал тебе, что собираюсь нажать на курок прямо сейчас…

— Какая, на хрен, разница?

Это, видимо, и был тот ответ, который он искал, потому что он снова поставил пистолет на предохранитель и спрятал его за пояс, наклонился вперед и протянул ко мне руку, поднимая меня на ноги.

— Дно — это хорошее место, — странно сказал он, ведя меня обратно на улицу, оставив своего предполагаемого клиента в переулке, все еще не оправившегося от наркоты, и направляясь к зданию, перед которым он стоял много лет назад, к зданию, в котором он сидел на корточках.

Доски с окон были сняты, и когда он ввел меня внутрь, я понял, что он больше не сидит на корточках. Электричество было включено. У него был офис в передней части, все дерьмо выглядело так, будто он собрал его на обочине. Он провел меня в заднюю часть своей столь же ужасно выглядящей квартиры, налил нам каждому по виски и усадил напротив себя за складной стол, который он использовал как обеденный, что вызвало у меня почти ослепительное воспоминание о том, как я сидел и помогал сестре делать домашнее задание после школы.