Элизабет МАКНЕЙЛ - 9 1/2 weeks
- Не смейся, - говорит он, - это запросто перережет тебе горло.
Но я не могу удержаться, и он едва успевает убрать нож, когда я сгибаюсь
от хохота пополам.
- Я в самое время убрал эту штуку, - говорит он.
- В самое время? Никогда не встречала мужчины, который бы так скверно
шутил.
Голос у меня хриплый, голова еще откинута назад.
- Не старайся привести меня в возбуждение, рассказывая о своих прошлых
любовниках. Это так банально. Годится
для фотороманов.
- А мне это нравится, - говорю я. - У меня характер как раз для
фоторомана.
- Характер для фоторомана, - повторяет он. - Посмотрите только на нее!
Как будто я не увидел это сразу, как только
взглянул на тебя.
- Правда? - спрашиваю я выпрямляясь. - Правда?
Я хочу что-то добавить, но спохватываюсь. Он останавливает беспорядочный
и мутный поток моих мыслей и
говорит мне:
- На следующей неделе ты кого-нибудь ограбишь. В лифте, это проще. Надень
свой костюм Синей Бороды. А
теперь слезай с моих коленей, я устал.
* * *
Я тут же решила, какой лифт выбрать. Я довольно часто вижусь с подругой,
которая живет неподалеку от моей
работы. Я знала, что второй этаж дома, где находится ее контора, не занят уже
несколько месяцев, а дверь на улицу с
лестницы не запирается. На следующий день я назначаю ей свидание на три часа.
Через полчаса после свидания я сажусь в
метро, но не возвращаюсь к себе на работу, а еду на ее. День сырой, и я
спрашиваю себя, как это в середине июля мужчины
ходят в костюмах и при галстуках. Я обливаюсь потом в рубашке и костюме, завидуя
женщинам, которые ходят в легких
блузках. Я поглаживаю нож в кармане, надеясь, что он мне подскажет, как
действовать, будет моим учителем, моим
талисманом.
Со швейцаром я несколько раз здоровалась, но сейчас он меня не узнает, и
это придает мне спокойствие: у меня
впечатление, что я невидима. Я останавливаюсь перед указателем имен
квартировладельцев и названий учреждений в
здании, украдкой рассматривая людей слева от себя: две женщины ждут лифтов на
верхние этажи, мужчина средних лет -
тех, что поднимаются на средние. Я иду к лифту, который поднимается до
восемнадцатого этажа.
Трое мужчин и женщина садятся перед этим человеком средних лет и мной. Он
нажимает на 9-й, я на 2-й. Не
успевают двери закрыться, как я вынимаю из кармана нож. Его щелчок совпададает с
тем моментом, когда лифт начинает
подниматься. Я приставляю ему нож к горлу, он вздрагивает и старается
отстраниться, - это так знакомо для меня! Когда
двери открываются, бумажник уже у меня в руке, он еще теплый. Мы в последний раз
строго смотрим друг на друга (как на
фотографиях начала века).
Мы не перемолвились ни единым словом. Я спускаюсь по лестнице, вхожу в
вестибюль. Швейцар пьет оранжад и
шутит с почтальоном, принесшим вечернюю почту. Я прохожу мимо них и спускаюсь в
метро.
Вернувшись в его квартиру, я, еще до того, как он приходит, успеваю
раздеться, надеть свое собственное платье и
снять клей с лица. Когда он входит, я сижу на диване с вечерней газетой.
- Ты уже тут? - спрашивает он. - А я купил говядины.
Я не поднимаю глаз от газеты, но строчки пляшут у меня перед глазами. У
меня запоздалая реакция: мне
приходится приложить немалые усилия, чтоб не расплакаться, и я все стараюсь
понять, почему у меня болят бедра, мышцы
влагалища расслаблены, как будто он языком ласкает мне кожу живота и половые
органы.
Я роняю газету на камин. Он увидел бумажник на столике.
- Ага, - говорит он, ставя портфель, - открой его.
Открыть его... открыть... открыть... для меня эти слова не имеют никакого
отношения к бумажнику. Я становлюсь
на колени перед столиком. Вынимаю из бумажника одно за другим: чековую книжку,
карту Америкен Экспресс, членский
билет Дайнез Клуба, удостоверение Мастер Чардж, водительские права, смятый
обрывок бумаги с Двумя нацарапанными на
упаковке номерами телефонов, карточку цветочного магазина, еще одну - магазина
похоронных принадлежностей,
объявление из Виллидж Войс о дешевых сто лярных работах, розовую квитанция из
прачечной на 3-й авеню и 321 доллар.
- Ну что же! - говорит он.
Он положил подбородок на мое правое плечо. Левой рукой он обнимает меня,
ладонью лаская мою грудь. Правая
рука просовывается мне под руку и собирает бумажки, разбросанные на столе.
- "Леонард Бюрджер родился 14 августа 1917 года". - Он читает вслух
права.
- Ну и имя ему дали: Лео-лев, лев-страшила. А зачем ему карточка магазина
похоронных принадлежностей? А
реклама столярных работ? Он что, подсчитывает, во что ему гроб обойдется? Может,
он считает, что гробы слишком дороги,
и хотел его заказать себе у какого-нибудь наркомана из Гринвич Виллидж, который
кое-как владеет рубанком? А может
быть, хотел шкафы в своей кухне сделать...
Он просит меня прочесть номера телефонов, записанные на бумажке; звонит,
но один занят, а другой не отвечает.
- Это совсем неинтересно. Позвони этому Лео-льву. Льву-страшиле. Скажи
ему, что его бумажник лежит в урне на
углу улицы.
- Здесь рядом? Ты хочешь, чтобы он приехал сюда?
- Тогда мы сможем наблюдать за ним. Так смешнее.
- У нас нет номера его телефона, - говорю я голосом, который мне самой
незнаком.
Мое поведение в лифте теперь самой мне кажется непонятным. Он показывает
мне первую страницу записной
книжки: "В СЛУЧАЕ УТЕРИ ПРОШУ ВЕРНУТЬ..." Указаны имя, адрес и ниже - телефон.
Мне отвечает женщина.
- Бумажник мистера Бюрджера находится на углу...
- Что? - пронзительно переспрашивает она. - Кто это?
Он нас разъединяет.
- Даю ему полчаса, - говорит он, выходя из комнаты, чтобы приготовить мне
ванну.
Салат готов и стол накрыт, когда он приводит меня в столовую и ставит у
окна.
Мы стоим, тесно прижавшись друг к другу. Его рука гладит мои ягодицы.
К перекрестку подъезжает желтый автомобиль. Маленький человечек подходит
к урне.
- Посмотри через эту штуку, - тихо говорит он.
Я оборачиваюсь: он протягивает мне бинокль. Как в кино, на меня наплывает
серое и усталое лицо. Я узнаю
бородавку на левой щеке, капли пота на лбу. Одна ушная мочка сильно поросла
волосами, такое впечатление, что она была
проколота. Бумажник спрятан под газетой.
- А если его найдут?
- Тем хуже для Леонарда.
