Натиг Расулзаде - Слияние
Наконец тот ушел, и женщина, бросив мимолетный взгляд на своего нового пациента, ушла на кухню и стала там греметь посудой, отчего Эмин и сделал заключение, что отправилась она именно на кухню. Квартирка была маленькая, кажется однокомнатная, и комната эта представляла собой застекленную веранду на втором этаже, выходившую во двор…
Как раз тут со двора, нарушив сонную тишину, как выстрел раздался истерический женский голос:
— Миша! Сейчас же домой, пока я тебя не порезала на мелкие кусочки!
Видимо, зов был не первый, и терпение звавшей лопнуло, раз она так серьезно угрожала.
— Иду-у! — раздался столь же истерический крик в ответ.
И вновь наступила тишина.
…В обычный для этого города перезаселенный соседями разных национальностей дворик старого дома с одним туалетом с покосившейся дверью в углу, что из окна веранды был хорошо виден и откуда только что вышел старик с автафой-железным кувшином для подмывания в руке. Посреди дворика, занимая чуть ли не треть его площади стоял котел, в котором двое кирщиков в грязных майках, загорелые почти до черноты кира, орудовали специальными длинными железными лопатами, перемешивая кипящую тягучую массу в котле и непривычно тихо переговариваясь. Дым из котла и запах кира, что готовили для прохудившейся крыши дома, тихие — судя по шипящим и свистящим звукам — ругательства рабочих доносились сюда, влетали в открытое окно веранды, но, тем не менее, окна веранды были распахнуты, не закрывались. Когда старик проходил мимо кирщиков, один из них громко окликнул его:
— Эй, старик, аксакал!
Реакции не последовало.
— Эй, Мамед-киши! — Не отставал кирщик.
— Чего тебе? — неохотно отозвался старик, видимо, утомленный пребыванием в туалете.
— Хочешь, заполним твою автафу киром?
— Заполни свою задницу! — тут же отозвался старик.
Оба рабочих громко захохотали, было заметно — шутка повторялась не раз.
Старик скрылся у себя в доме, и кирщики снова вернулись к своим тихим шипящим и свистящим.
Комната-веранда была разделена надвое плотной занавеской, не до конца сейчас задернутой, за ней была видна неприбранная постель на диване, а на полу, возле дивана — ночной горшок. Женщина, что-то медленно жуя, вернулась в комнату и внимательно посмотрела на лицо Эмина. Но профессиональный взгляд этот был адресован не Эмину, а коже его лица, на которой в настоящее время находилась стянувшая эту самую кожу, косметическая маска. Она склонилась над ним, потрагивая рукой в перчатке отдельные участки этой маски, и он увидел в разрезе белоснежного халата ложбинку между грудей, загорелые груди и фрагмент черного лифчика. Она, не замечая его загоревшегося взгляда, продолжала изучать наложенную маску, корректируя её и полностью уйдя в свое занятие. Он, почти теряя сознание и ничего не соображая от страха, взялся дрожащими руками за её мягкие большие груди.
Она тихо ахнула, чуть не подавившись тем, что жевала, сглотнула, возмущенно, гневно задышала.
— С ума сошел!
Он схватил груди крепче, не зная, что делать дальше.
Она ударила его по рукам.
— Я тебя сейчас выгоню! — спокойно пригрозила она. — Прямо вот так. В маске.
Странно: чем больше она ругала и грозилась, била его по рукам, тем больше он возбуждался, тем хуже воспринимал реальность, тем больше ничего не соображал, тем сильнее кровь кидалась ему в голову и шумела так, что он не слышал ни одного её слова. А она говорила, говорила без умолку, говорила какие-то слова, которые должны были по её понятиям, отрезвить его, заставить оценить обстановку.
— Ты, идиот! — кричала она тихо ему в уши, чтобы не услышали соседи. — Сейчас дочка из школы вернется, скотина!
Но он не слышал и не мог ничего оценить. Он уже тащил её к постели, неприбранной с ночи постели за занавеской с ночным горшком возле дивана. Они рухнули в такой последовательности: она на спину, он на нее, на живот, на её и соответственно — на свой тоже. Она, шипя отбивалась, сколько было сил. У него сил было больше, и, естественно — больше желания. Он добивался.
— Погоди, — вдруг обессилев, прошептала она. — Дверь закрою.
Эту фразу он услышал, и она, эта фраза еще больше возбудила и вдохновила, тем не менее, он не стал слушать её, не мог погодить, не отпустил её. И добился своего именно при незапертой двери. Победа! Но, боже, какая это была победа!? Хуже поражения. Но разве он в свои шестнадцать лет с первой своей женщиной мог отличить победу от поражения?.. К тому же в экстремальных условиях, когда тебя бьют, царапают и, кажется, хотят убить.
Стояло лето, как уже было сказано. Или нет? Тогда скажем: было лето, жара стояла почти под сорок, и не только малолетние неопытные мальчишки, но и взрослые женщины, разведенные почти десять лет назад и не имевшие любовника, женщины с пятнадцатилетними дочерьми, старавшиеся забыть о любви и хоть что-то заработать на жизнь себе и своему ребенку, лишенные алиментов от злостного неплательщика-мужа — бывшего мужа, бывшего — да, даже такие взрослые женщины порой были подвержены столь же жарким, как и июльская жара южного города, мечтам, заставлявшим их краснеть наедине с собой.
В снах своих он часто видел женщину, не какую-то конкретную женщину, а вообще — женщину, женское тело, он неумело ласкал это тело, шептал какие-то слова, плакал от тоски, пенис поднимал одеяло и был так возбужден, словно хотел выпрыгнуть из самого себя; он гладил подушку, представляя на ней лицо учительницы математики Нины Семеновны, в которую был влюблен, как многие мальчишки, лицо красавицы-математички, никому не давал плохо отзываться о ней, был по-мальчишески влюблен в неё; но тела её никак не мог себе представить, будто она была бестелесной, одно красивое лицо на подушке, он целовал это лицо, обнимал во сне самого себя и к утру обнаруживал, что снова была поллюция и он лежит в неприятной липкой остывшей лужице. А наяву он частенько задумывался: как же это должно произойти, если у него вдруг появится женщина, готовая на самом деле отдаться ему, молокососу, как бы ни было это невероятно, но мечты, мечты… Как же должно произойти, что надо будет сказать, что делать, как подступиться, или в таких случаях женщина сама за него все сделает? Последнее его устраивало, все остальное страшило.
Капли пота, смешанные с отвратительной массой, капали на её белый халат, который она не успела и даже не думала снять. Хорошо, хоть недолго. Она с отвращением оттолкнула его, поднялась, с таким же отвращением посмотрела на свой испачканный халат, одернула его на себе, поправляя, торопливо подошла к умывальнику, умыла лицо, вытерлась… И тут к своему изумлению обнаружила его сидящим на стуле на своем месте как ни в чем ни бывало, с почти сошедшей от пота лечебно-гигиенической маской на лице. От неожиданности, она не сразу сообразила, что сказать и несколько секунд смотрела на его обезображенное лицо.
