В любви и боли. Прелюдия
В голове крутились самые изощрённые ругательства, которые я когда-либо слышала в течении своей немаленькой жизни, и которые я теперь вспоминала со столь необычайной лёгкостью, словно пользовалась ими в повседневной жизни, как стандартным набором будничных фраз. И “Fuck!” было самым безобидным из всех!
Да! Fuck!
Впервые я позволяла себе ругаться от всей души и безостановочно (на благо Дэн успел прописать в моём мозгу соответствующую программу специфического лексикона своего богатого словарного запаса из вульгарных выражений). Ненавидела ли я тебя сейчас ещё и за это? За всё, что ты успел сделать или только-только собирался со мной сделать?..
Как долго? Чёрт! Как долго ты думаешь это продолжать? Неужели весь срок, прописанный в контракте? Тогда это действительно тройное Fuck!
И почему я позволяю тебе это делать? Может, я и в самом деле мазохистка? Тащусь от психического насилия и немножко физического? Или всё-таки это?..
Мой бурный мыслительный шторм прервался звуком электронных колокольчиков и открывшихся передо мной зеркальных створок лифта. Последний этаж, но не пентхаус. Ключа у меня нет, подъём лифта осуществился за счёт разрешения хозяина квартиры. Меня пропустили в огромное жёлто-молочное фойе кондоминиума только после того, как дежурный портье за монументальной административной стойкой получил по коммутатору подтверждение, что меня ожидают.
«Эллис Льюис?» - портье вопросительно посмотрел на меня.
Я судорожно сглотнула. Он назвал меня моим настоящим именем.
Хотя, что ещё можно было ожидать от Тебя?
«Да, я… Эллис Льюис!»
Первый раз двери лифта открылись от меня на расстоянии в десять метров, когда я ещё стояла перед стойкой ресепшена. Даже с такого расстояния было видно, что в кабинке никого нет! Чёрт…
Я ведь здесь впервые. Откуда тогда столь стойкое ощущение-убеждение, что это место не являлось одним из семейных гнёздышек президента «Глобал-Вижн»?
Мои широко раскрытые глаза смотрели внутрь «саркофага» чёрно-белого вестибюля с эбонитовым круглым столиком для писем по центру. Фойе или холл с шестью углами и тремя дверьми по периметру, практически наглухо зашит изнутри от пола и до потолка гладкими плитами натурального мрамора. Серебристо-черный ломаный рисунок оплетал поверхность монолитного камня хаотичной паутиной, вызывая в сознании странные ощущения. На стенах, возле каждой из дверей, молочные плафоны красивых ультрамодных светильников, излучающих приглушённый люминесцентный свет. И всё! Больше ничего. Ни картин, ни вешалки, ни корзины для зонтов и тростей. Ни хотя бы вазы с цветами на абсолютно пустом столике.
Зачем вообще делать такие помещения, где даже присесть не на что? Если бы не раскрытые прямо за столиком и напротив лифта центральные белые двери, я бы точно ощутила себя жертвой, запертой изнутри в шикарной клетке изощрённым палачом-эстетом.
Не знаю как, но мне всё-таки удалось заставить себя войти в этот немаленький вестибюль. Чёрт, я даже в лифте не испытывала столь мощного прессинга от замкнутого пространства, как в окружении этих стен, без единого окна или источника естественного освещения! Так недолго и клаустрофобию подхватить!
Ускорив шаг, я попыталась отключить внимание от чёрных стен, мысленно уже находясь в следующем помещении. Но это мало чем помогло. Давление на сознание не ослабевало, даже когда я очутилась в пятиметровом белом коридоре, у простых смертных именуемом «прихожей». Нет, ну, а что! Вполне себе добротная такая прихожая с двумя рядами арочных ниш под тубы с вазонами и эбонитовыми статуэтками, плюс два огромных зеркала в тяжёлых позолоченных багетах друг напротив друга. Не зацепиться взглядом за каждый находившийся здесь предмет было просто невозможно. Особенно за эти два бесконечных измерения в недоступное для людей пространство из ирреальных переходов. На несколько секунд они поймали в свои иллюзорные сети отражение стройной девушки в молочно-белом подпоясанном плаще с расклешённым подолом.
Белый! Ты сказал, чтобы плащ или демисезонное пальто (но ни в коем случае ни шуба, ни куртка и не парка!) были чисто белого цвета. Но, увы и ах, зеркала чётко показывали цвет топлённого молока. А на фоне белого коридора, усиленного холодным освещением люминесцентных ламп, этот оттенок выделялся весьма явственно.
Заметишь ли Ты? И если да, то, что сделаешь? Неужели накажешь?
Зараза!
Попытка отвернуться от собственного отражения, не венчалась должным успехом. Перед глазами продолжал тлеть отпечаток напуганного лица молодой женщины с распущенными по плечам и спине идеально прямыми прядями русых волос оттенка мокрого песка. Стройные ноги в скользком капроне черных чулок кажутся ложно длинными благодаря высоким каблукам замшевых туфель. Странно, но почему-то раньше казалось, что я не смогу пройти в них и трёх метров. Может потому, что это были Danial Hachter?
У Робин определённо садистское чувство юмора. Теперь она (обратиться к Сэм за помощью я так и не рискнула) заделалась моим личным стилистом и литературным гуру по миру «изысканного» дамского романа весьма специфического жанра (по моей, естественно, просьбе).
И кто, спрашивается, тянул меня за язык и отвечающие за подобные мысли извилины?..
«Историю О» я решила не читать, решив воспользоваться упрощённым способом ознакомления с данным видом творческого самовыражения. Банально говоря, посмотрела фильм! Конечно, он во многом отличался от книги. Там напрочь отсутствовало анатомическое изобилие из мужских и женских гениталий, да и год выпуска с натянутой игрой актёров ощутимо ухудшали антураж самой киноленты. Но не сказать, что это было довольно мило, наивно и местами даже захватывающе, немножко соврать самой себе. А вот музыка… (О, эта незабвенная классика и классики 70-ых: Пьер Башле, Владимир Косма, легендарный Серж Генсбур!) Музыка не могла не оставить свой исключительный, неизгладимый отпечаток где-то на недосягаемой глубине полуспящего подсознания вместе с предчувствием чего-то большого… Нет, скорее даже громаднейшего и буквально распирающего, жаждущего вырваться наружу в любой не самый подходящий для этого момент…
