Роузи Кукла - Так много дам
Шофер протащил мимо бокса очередной бак и, матюгаясь последними словами и проклиная всех чернож…, почему–то он так о нем, вывалил мусор. Теперь, пока он тащил назад бак, я должна была выскочить и в два прыжка вскочить на подножку, подтянуться и прыгнуть туда…
И вот когда меня Женька пихнула в спину, я на одном дыхании и как стрела легко полетела и только когда уже падала, поняла, что еще чуть–чуть и я спасена!
В машине жуть! Вонь! Что–то царапает, колет тело, а мне надо вместо того, чтобы вон из нее, мне надо наоборот, зарыться, словно утонуть и молчать! Так наставляла нас Женька. Молчать, даже когда будут в тебя этот прут пихать, молчать и не пикать, а если уж умирать, так как героине, своих не выдавать.
И я, как меня и научила Женька, зарылась, задыхаясь, скреблась к самому борту. Так она сказала, что будет безопасней, потом освобождая рот от пленки какой–то вонючей, не смея переместиться, легла на бочок, как научила Женька, потому что так площадь попадания штыря будет меньше и вот услышала, как почему–то заговорил шофер, потом на него крикнул Фашист.
— Убирай живо машину, я тороплюсь! — Но так услышала, тихо и еле–еле. А как же Женька?
Потом их ругань, следом какой–то шум, падения чего–то за бортом. Потом снова вопли шофера и крик Фашиста. И вот я вдруг почувствовала, как сыпется мусор из бака где–то сверху, а следом, через секунд десять, толчок в мусоросборнике машины.
Это Женька! Ну, слава богу, смогла, молодец! Потом рядом со мной движение, это на самое дно емкости лезет она, так я поняла, но молчу. А следом… Шум мотора! Ну, еще чуть–чуть и…..
Качнуло машину, и плавно поехали….
Прут прошел рядом и глухо лязгнул о металлический борт. Я так волнуюсь, что беспрерывно хватаю открытым ртом воздух, несмотря на нестерпимую вонь, но все равно я никак не могу отдышаться. А как же Женька? Теперь уже только одна эта мысль, ее пронесло и только бы не задело ее прутом. Потом слышу, как снова шелестит и все–таки задевая мне бок скользит, обжигая болью мой бок этот проклятый, ненавистный мне прут. И уже, следом за тем, когда он назад, я, понимая, что он меня задел, раскровянил бок, я его хватаю руками, потому что мне надо, чтобы на нем не остался кровавый след и он, этот прут, вырываясь из рук, потянулся назад. Секунду жду, только слышу обрывки фраз о том, что этим прутом задело что–то. Потом замираю и с ужасом жду, что вот сейчас они будут тыкать и тыкать в мусор еще и еще, пока не проткнут нас насквозь! Но секунды бегут, потом слышу, как звякнул, брошенный на бетон прут и затем, это я слышу, как грохот, как взрыв:
— Пошел! Чисто!
И следом, как музыка–шум двигателя нашего божественного, спасительного ковчега. При этом я почувствовала, как все эта куча мусора на колесах качнулась и следом затрещала, посыпалась, чем–то пролилась на меня. Еле ее разгребла, растолкала, освободила пространство от всего того, что липло, лезло в рот, лилось, растекалось по телу и воняло.
— Уф! Ну и вонища же тут!
— Юлька, Юлька!
— Женька! Женька! Наконец–то свободны!
— Тише, тише не ори, услышат!!!
— Нет! Теперь уже нет! А ну давай мы сейчас ее поищем, куда это она наша малая завалилась…
— Малая? Малая отзовись! Где ты?
Нас разбирает волнение необыкновенное от того, что нас в стороны качает, бросает и что означает, что этот спасительный и ароматный ковчег увозит подальше и все дальше. И что с каждым толчком, обрушением на меня этой кучи роз, а иначе я ее не воспринимала, мы все дальше и дальше, от ямы, от той, где прождали неделю, ожидая своей погибели.
Женька ухватилась руками и с матюгами притиснулась, раздвигая мусор и грязь, полезла ко мне и целует, то меня, то сквозь прилипающий на лицо пластик.
— Юлька, Юлька мы спасены!!! Юлька, Юлька и лезет и лезет, заваливает меня и следом нас с ней подбрасывает так, что мы больно в темноте ударяемся лицами.
— Прости!
— Да что там? Прощаю тебя, а вот ты? Ты простила меня?
— Я? Я не прощаю, никому, кроме тебя, родная… Дай я тебя еще раз поцелую… Вот же черт! Меня завалило! Помоги! — И сама потянула меня за собой в эту колкую, липкую и вонючую кучу…
Потом нас, спустя каких–то полчаса вываливают вместе с мусором на свалку, и мы катимся вместе в одной куче, при этом меня снова чем–то острым в бок, и снова боль от стекол, которыми сильно ранит, обжигая порезом, руку. Меня переворачивает, засыпает, я с закрытыми глазами, еле успеваю набрать воздуха, как бы ныряю, потому что все время что–то меня засыпает, а потому даже не успеваю поймать тот миг, когда по глазам больно и резко ударяет солнечный, нестерпимый и яркий свет! И тут же я во всю, раздираю грудь, вдыхаю…. Вдыхаю и, заливаемая кровью от порезов и раны в боку, которую снова потревожила, валюсь снова в мусор.
— Юлька, Юлька! Да отойди ты! Кому–то сказала, иди на….! — Это она, счастливо осознаю и проваливаюсь от налетевшей усталости, переживаний и тупой боли в боку.
Первое, когда очнулась, был страх и отчаяние…
— Опять яма!!! Снова… Нет! — И потом, вспоминая, вздыхаю с облегчением, хотя тот воздух с запахом тошнотворной гари и вони не спутать ни с чем.
Ну, слава богу, я ведь на свалке! Радуюсь, хотя, по правде сказать, скажи мне кто раньше, так я бы и за оскорбление посчитала, что я оказалась бы на свалке и буду тем дорожить, как в Куршавеле Швейцарии. А сейчас я блаженствую! Нет, правда! Для меня этот запах божественен, он же ведь для меня — это запах освобождения, свободы от рабства и мучений…
— Ага! Проснулась! Ну, как ты?
— А где я? В пещере?
— Ну, да! В пещере у Али Бабы! Только запах… — Говорит мне Женька, поправляя подо мной какие–то тряпки.
— Смотри, что у меня есть для тебя? — И протягивает мне часы. Старинные на цепочке.
— Не серебряные, конечно же, но тикают. И вот послушай. Открывает крышку, и я слышу красивую и нежную, тонкую мелодию… Хотела взять в руку, но как только двинула рукой, так.
— Ой, ой!!
— Что, болит? Потерпи, скоро придет доктор, он посмотрит и сделает перевязку…
— Ты смеешься надо мной? Какой тут доктор?
— Точно! Не просто доктор, а самый настоящий профессор! Его тут так и зовут все — Профессор.
— Кого?
— Да чудака одного. Его дочка вышвырнула из дома, как заумную книгу и он уже тут на свалке второй год.
— Как это вышвырнула, а он что же не мог…
— Мог, но не захотел. Все бросил и притопал сюда, чудак–человек. Ему бы лекции в университетах читать, а он тут у них как маг, как сказочный дядька. Что не спроси, он знает, да еще книгу тебе подарит.
— Какую книгу?
— Какую надо. Тут их знаешь, сколько на свалке? Все для него их собирают и тащат к нему в нору. У него там целая библиотека! Ты представляешь, он как крот среди них живет и на них спит. Он только их не ест. А так, как книжный червь. Сидит и читает и еще всем кто к нему.
