Неджма - Ваниль
Говорили, что они любят путешествовать, ибо, как перелетные птицы, в теплое время года они уезжали в страны неверных. Там они проводили время, публично распивая напитки, запрещенные нашей религией, и охотясь за белыми женщинами, оседлывая их без малейшего чувства вины. Ведь известно, что женщины Иисуса и Моисея — не женщины, и Бог считает грехом только зло, совершенное против истинных верующих, тех, кто принадлежит к нашей религии. У Аллаха нет времени на неверных. Сказано, что они попадут в ад, вот и все, меньше работы для тех, кто сортирует души там, наверху!
Рассказывают еще, что, прежде чем вернуться домой с горами подарков, которые должны были заставить жен забыть об их выходках, жители Смары останавливались в исламских странах, где не так следили за нравами, «странах терпимости», где их поощряли пользоваться благами этого мира. Нужно было только переложить ответственность за свое поведение на хозяев, отвечавших перед божественными властями за поведение смарийцев. И последние не замедляли издавать новые фетвы, к примеру, о том, что любой грех, совершенный вне территории Смары, не является грехом. Или грехом наполовину. Или подобием греха. Ибо смарийцам нужно было немного грешить, иначе они умерли бы, задохнувшись в своем святом городке, который остальная страна считала территорией добродетели.
В «странах терпимости» смарийцы питали предрасположенность к девственницам, которых им подавали одну за другой, как закуски, выбирая из кандидаток, привлеченных звоном монет, при попустительстве местных властей. Девственниц тщательно отбирали среди девушек пятнадцати — восемнадцати лет. Девушки постарше в глазах жителей Смары ничего не стоили. «Лучше скажите, что их жалкие червяки иначе не встанут!» — шутили будущие проститутки, ожидая в дворцовых покоях, снятых для этого случая. Они говорили это, согласившись продать свое влагалище, чтобы заработать на жизнь, лишались девственности, но и не заботились больше о деньгах Аллах велик, и смарийцы также!
Я подшутила над Лейлой, которая слушала меня уже не так сердито:
— Будь ты кандидаткой, ты ничего бы не заработала. Твоя дверь закрыта. Если только…
— Если только что?
Я заметила, что малышка теперь была более расположена задавать вопросы, чем обижаться на мои слова.
— Я думаю, что старые смарийцы потратили бы столько времени и усилий, чтобы тебя открыть, что были бы на седьмом небе, то есть, как говорил мой отец, когда пил, они лишали бы девушку девственности, как ведут войну: долго, яростно наступая и отходя, продвигаясь и удаляясь от цели, считая себя воинами, идя к влагалищу как на фронт!
— Но какое удовольствие чувствуют эти люди, разорвав плеву?
— Говорю тебе: они путают секс и славу!
***Отдохнув в саду, где мы подкрепились несколькими яблоками и освежились в небольшом ручье, мы вышли на дорогу, которая делала последний поворот перед Смарой. О, спасибо, Али, я обожаю, как ты употребляешь это прошедшее время, обожаю! Вдруг женский голос окликнул нас:
— О божьи создания! О женщины!
Это была крестьянка, одетая, как жители Центра, в длинный кусок ткани, застегнутый на груди. На лбу у нее был вытатуирован крест, и она сжимала шею птицы, издававшей предсмертные крики.
— Ради Аллаха, куда вы идете?
— В Смару, — ответила Лейла.
— И не думайте об этом!
— Почему?
— Вас могут убить!
— !!!
— Женщины не могут одни входить в деревню, — объяснила она.
— Мы путешествуем без мужчин, как видите.
— Тогда вернитесь и не искушайте дьявола, да проклянет его Бог!
Лейла вскричала, указывая на силуэт мужчины, который только что вышел из хижины.
— Посмотрите, тетя, я думаю, это господин, который встретил нас на дороге в Ишк.
— Вы знаете моего мужа? — спросила удивленная крестьянка.
Лейла нашла выход, живо предложив:
— Вы не отпустите его с нами, чтобы войти в Смару?
— Не могу. Горожане знают наших мужчин.
Крестьянин не смотрел в нашу сторону, хотя, я была уверена, узнал нас.
— Что же нам делать? — спросила Лейла, начиная терять терпение.
— Все равно пойти туда, — отрезала я.
— Они примут вас за проституток и побьют камнями.
— Или за святых, и будут нами восхищаться! — ответила я нашей собеседнице.
— Пойдем в другом направлении, — предложила Лейла.
— Этого я вам тоже не советую, — сказала крестьянка, сжимая рукой умирающую птицу…
— Тогда, — решила я, — мы дождемся ночи, чтобы войти в город. Никто нас не увидит.
— Тем хуже для вас!
Несмотря на неодобрительный тон, добрая крестьянка дала нам несколько лепешек с салом, посыпанных тмином, прежде чем доверить нас «заботе Бога», как она проворчала.
Мы решили подождать на склоне холма, нависавшего над городом, укрывшись под оливковым деревом с коротким, но узловатым стволом, которое, укрывая нас от взглядов, позволяло рассмотреть Смару. Мы размотали бараньи шкуры, готовясь наблюдать за городом, пока ночь не достигнет последней четверти. Тогда мы вошли бы в Смару до утренней молитвы.
Чтобы убить время или же потому, что она пристрастилась к моим рассказам, Лейла спросила:
— Тетя, любовь существует?
— Почему ты задаешь этот вопрос?
— Потому что я только что вспомнила о деревне Ишк. Если бы любовь действительно существовала, Ишк не лежал бы в руинах.
— Тот, кто говорит тебе, что любви не существует, похож на глухого или слепого. Он никогда не узнает настоящего вкуса вещей. Тот, кто не умеет любить, обречен на поражение. У него нет ключа, который открывает дверь в другой мир.
— Какой мир?
— Тот, где время идет по-другому, свет блистает неожиданными оттенками, протяженность приобретает глубину, где любят теряться только влюбленные. Ибо любовь — это то, что рисует небеса на крышах и наделяет звезды блеском. Любовь заставляет тебя пробуждаться, дышать, двигаться по-другому. Любовь, девочка моя, это дар неба, даже если она заставляет страдать и плакать, даже если желание жить все время подвергается соблазну умереть.
— Никто не говорил со мной так, как вы, об этом чувстве.
— Потому что ты происходишь из народа, который уже не умеет любить. Посмотри, что стало с Ишком.
— Мы никогда не умели любить?
— Я думаю так, а Д. — наоборот. Он утверждал, что наши проповедовали искусство любви, ее пути и радости в мечетях, что они знали сотню ее имен и умели говорить о ней, начиная от ухаживаний и заканчивая помрачением разума.
— Кто этот Д.?
Я поняла, что только что снова совершила ошибку, но, ничего не придумав, бросила:
