По-другому (СИ) - Резник Юлия
– Нет. У меня первый рабочий день. И я не собираюсь ничего переносить, потому что на меня рассчитывают.
– Да что изменится, если ты придешь на пару часов позже? На пол осядет чуть больше пыли? – Костик ржет, будто придумал шутку века. А я, широко распахнув глаза, отшатываюсь. Его пренебрежение бьет наотмашь, под дых. Чем я его заслужила? В полнейшем шоке не нахожусь с ответом. Моргаю. Беру в фокус свекровь, которая, пребывая в неменьшей растерянности, бегает глазками от меня к Костику и обратно. Видно, даже от нее не укрылось, что ее сынок какую-то хрень сморозил.
– Прости, если тебе мой труд кажется недостойным, – мой голос звучит сипло и надтреснуто, даже несмотря на то, что я откашлялась, перед тем как открыть рот. – Только я напомню, что именно он позволяет оплачивать наши счета, пока ты спускаешь семейный бюджет на то, чтобы решить свои проблемы с законом.
Виталий Семенович как-то странно крякает, смущенно ерзая в кресле. Я разворачиваюсь на пятках и пулей вылетаю из кухни. Лопатки обжигает исходящая от мужа злость, но это не самое худшее.
Надо отдышаться. Надо как-то прийти в себя. Ненавижу прилюдные сцены! Но мне настолько больно, что я просто лопнула бы, если бы смолчала. Даже теперь, когда я хоть немного высказалась, приоткрыв крышечку в бурлящем возмущеньем котле, легкие никак не насытятся воздухом, дыхание сбивается, а сердце тарахтит, как старый бабушкин холодильник.
Оседаю на обувницу в коридоре. Хуже всего то, что мне никуда отсюда не деться, если я не хочу еще сильнее накалить ситуацию. Значит, надо терпеть, зализывать раны и тупо ждать, когда же меня попустит.
Из комнаты доносятся голоса: тихий сбивчивый шепоток свекрови и раздраженный голос мужа. Не вслушиваюсь. Пусть он как угодно оправдывается – все равно. У меня нет никаких иллюзий насчет Костиковых родителей. Каким бы козлом не оказался мой муж, они всегда найдут ему оправдание. В их глазах, что бы ни случилось, виноватой во всем буду я. Потому что тот, кого они воспитали, просто по определению не может быть плохим человеком.
Из кухни, вальяжно выходит Васька. Подумав, запрыгивает мне на руки и, будто подбадривая, тычется в грудь рыжей мордой. Слабо улыбнувшись, я чешу кошака за ухом. Ну, хоть от кого-то мне перепало тепла. Хоть кто-то меня пожалел… Мне не понять, почему некоторые люди относятся к этому чувству с таким предубеждением. По мне, жалеть равно слову любить.
Голоса в комнате становятся громче, резче. Вот это точно Юльке не стоит слушать. С сожалением прогнав кота, подскакиваю и стаскиваю с вешалки дочкин комбинезон.
– Юль, пойдем на улицу!
– К Буму?!
– Угу. Можно его в сани запрячь.
Одеваемся по-быстрому. Никто нам не мешает, только свекровь выглядывает посмотреть, что за шум.
– Мы погулять, – сообщаю я, но мать Костика, конечно, в гораздо большей степени волнует другое:
– Верка! – всплескивает руками. – Ты чего раньше не говорила, а?! Господи! Как же так? А если его… – прижимает к губам узловатые пальцы. – Если…
– А я сама ничего не знала. До последнего.
Раздосадованно покачав головой, свекровь снова скрывается в комнате. Я подталкиваю растерявшуюся от наших эмоций Юльку к двери. Настроение испорчено напрочь! И не только тем, что ляпнул Костик, если так вдуматься. Скорее я предвкушаю выволочку, которую муж мне устроит за то, что я рассказала родителям о его проблемах. Я не горжусь тем, как поступила… Я отдаю себе отчет, что хотела этим посильней Костика припечатать. Чтобы он не ходил, расправив павлиний хвост, когда я дышать не могла от боли. В отместку? Да. Недостойно? Я даже не спорю. Но такая уж у меня защитная реакция.
Бум, учуяв наше с Юлькой приближение, принимается носиться по вольеру как бешеный. Выпускаю его, пес подлетает к мелкой и размашисто проходится языком по ее лицу, которое аккурат с его мордой вровень. Дочь заливисто хохочет.
– Покатаешь меня? Покатаешь?!
Идея хорошая. Улица здесь тихая. Машин почти нет. Одна проблема – я ума не приложу, как Бума запрячь, потому что обычно этим всегда занимается свекор. Пока я вожусь с санями, Юлька с Бумом устраивают во дворе настоящий тарарам. Отброшенный с дорожки снег летит во все стороны. Пес заливисто лает, Юлька визжит. На звуки веселья подтягивается сначала отец мужа, а за ним и сам Костик.
– Деда! Деда! Скорей его запрягай. Я подержу!
– Да разве его держать нужно? Смотри, как хвостом машет, Юль! Ему же только в радость – побегать.
– Довольна? Родители в ужасе. Матери пришлось пить успокоительное, – шипит Костик на ухо, пока дед с внучкой отвлеклись на Бума. Уж не знаю, может, я себя накрутила, но мне в его голосе чудится ничем не прикрытая ненависть, перед которой я оказываюсь абсолютно бессильной. Из меня вышибают дух Костиковы метаморфозы. Холодный бескрайний космос, простирающийся от того Кости, которого я знала, и за которого выходила замуж, до этого абсолютно мне незнакомого и пугающего мужика. Если бы мы были героями триллера, сейчас бы заиграла тревожная музыка, которая нужна для того, чтобы добиться нужного напряжения, когда визуальный ряд еще демонстрирует зрителю обманчивую картинку полного благополучия. В реальности, впрочем, за нее вполне может сойти оглушительный шум крови в ушах.
Замешкавшись с ответом, переступаю с ноги на ногу. Как в слоу-мо наблюдаю за тем, как Костик тянет к моей свою руку. Чувствую, как на теплом запястье смыкаются его пальцы, и… ловлю отчетливое ощущение, что сейчас будет очень больно.
– Не замерзли? – из дома, кутаясь в шаль, выглядывает свекровь. Нос у нее распух, видно, плакала. Мне становится мучительно стыдно за собственную несдержанность. А еще очень жаль, что она спугнула Костю, и я не смогла проверить, имелась ли под моим страхом почва.
– Мы – нет! А вот ты чего без куртки вышла?
– Да я на минутку, только на Юлечку посмотреть.
– В кухонное окно будет лучше видно, когда они на улицу выкатят. О! Готово…
Готово, да… Виталий Семенович открывает калитку, Бум рвет вперед, Юлька заходится в приступе острого счастья. У меня от всего пережитого слезятся глаза.
– Вер…
– М-м-м?
– Ты его не ругай только. Не нагнетай, будь умнее. Знаешь ведь, как ему нелегко. Живет как на пороховой бочке.
Чего и следовало ожидать, да… Ничего нового. Расскажу об измене – она и тут что-то придумает. Так что смысла делиться с ней своей бедой нет. Особенно потому, что я ему это уже простила. А теперь пытаюсь забыть.
– Я постараюсь, – покладисто улыбаюсь и тоже бегу к воротам. Пусть думает, что я на баловство дочери хочу глянуть. Зачем ей знать, скольких усилий мне стоит выдержка? Я ведь вот-вот разревусь.
Становлюсь рядом с клумбой, не дойдя до мужа метра полтора. И как он, устремляю взгляд к концу улицы.
– Может, нам развестись, а?
– Верка, ну что ты несешь? Вроде пил я, а херню ты городишь.
Из глубин моего сердца вырывается истеричный смешок. Напряжение в позвоночнике чуть спадает. Волной по телу прокатывается облегчение, ведь я на самом деле была совсем не готова расстаться. И развод предложила, может, как раз затем, чтобы удостовериться, что никакого развода не будет.
– Ладно. Тогда ты как хочешь, а в восемь я выезжаю.
– Ты за руль не садилась сто лет!
– Но не потому что не хотела.
Костик, который за время нашего короткого диалога подошел ко мне практически вплотную, чуть прищуривается. Изучающий взгляд задумчиво проходится по моему лицу.
– Ну, глядишь, на новой работе заработаешь себе на бэушную тачку, – улыбается. – Кто насасывает, а ты намоешь. Вот хохма.
Ухожу, сделав вид, что последнего не расслышала. Губы немеют. Внутри ширится пустота. Не помню, чтобы я когда-нибудь так остро ощущала свою никчемность. Отец с матерью верили в меня безоговорочно. Я хорошо училась, неплохо рисовала. Будучи обычными работягами, они мечтали, что я поступлю в институт и непременно стану… Версии были разными. То главврачом, то директором здешнего краеведческого музея, а то и вовсе уеду покорять столицу – и поминай как звали. А я смеялась. И, зараженная их оптимизмом, верила, что у меня все, что ни захочу, получится.
