Бабочка и Орфей (СИ) - Аспера Лина Р. "rakuen"
— Ничего.
— Что вон за той дверью? — он показывает на закрытую дверь наискось от прихожей.
— Комната родителей. Для моих нужд хватает одного зала, поэтому она стоит закрытой. Чтобы пыль меньше садилась.
— Понятно, — с неопределимой интонацией тянет Дрейк.
— Там правда нет ровным счётом ничего интересного, можешь проверить. Тем более, что твоя ночёвка планируется именно в этой комнате.
— Тимыч, насчёт ночёвки… Думаю, я слегка погорячился, и правильнее будет вернуться домой.
— К отсутствию воды и отопления?
— Раскатаю спальник на минус десять и куплю пятилитровик в круглосуточном.
— Дело твоё, — я в последний раз споласкиваю тряпку и поднимаю таз. — Только если ты так решил исключительно из вежливости, то напрасно. Мне твоё присутствие не в тягость.
Говорю это и понимаю: действительно ведь не в тягость. Неловкая напряжённость разбилась вместе с бутылкой «Хеннесси», а Дрейк так естественно вписался в пространство квартиры, будто гостит у меня не в первый — в тысячу первый раз.
— То есть советуешь пока не принимать окончательного решения?
— Да. И ещё советую идти на кухню: я мою руки и раскладываю горячее.
— Ужин холостяка, — комментирует Дрейк полную до края тарелку с бульоном и пельменями. Я многозначительно помалкиваю в ответ: пусть сначала попробует.
Над столом повисает сосредоточенная тишина, нарушаемая только позвякиванием посуды и столовых приборов.
— Добавки? — невинно осведомляюсь я, когда тарелка гостя демонстрирует рисунок на дне.
— А есть? — Дрейк поднимает на меня глаза, соображает, как это прозвучало, и издаёт короткий смешок: — Так, рассказывай, какая наркота в эти пельмени намешана, что от них оторваться невозможно?
— Никакой наркоты, — открещиваюсь я. — Всего лишь эксклюзивный тётушкин рецепт.
— То есть они самодельные?
— Ага. Раз в месяц выделяю день и развлекаюсь лепкой по полной программе. Зато потом не надо ломать голову об ужинах. Так тебе положить ещё?
— Тимыч, ты самая неординарная личность, которую я когда-либо встречал, — торжественно заявляет Дрейк. — Конечно, клади.
Ничего не могу с собой поделать: мне до мурашек приятен его искренний комплимент. Да что там, я вполне готов пойти в профессиональные пельменеделы, только бы регулярно слышать, с каким удовольствием он соглашается на добавку.
Дополнительные полпорции исчезают с невероятной скоростью.
— Идеально, — Дрейк сыто прислоняется спиной к стене. Будучи хозяином предусмотрительным, я учёл, что стульев со спинкой у меня не водится, и усадил гостя на своё любимое место: в углу кухни, рядом с батареей. — После девятичасового перелёта то, что доктор прописал.
— Далеко летал? — я зажигаю конфорку под чайником и начинаю без суеты убирать со стола.
— На Камчатку. Грел кости в горячих источниках и катался на собачьей упряжке. Ох, и зверюги эти ездовые лайки! Едва не соблазнился завести.
Мне становится чуть-чуть завидно, но я строго напоминаю себе: с моей неуклюжестью любой активный отдых — прогулка по минному полю, которая с большой долей вероятности закончится в больнице. Плавали, знаем. Но вот если бы Дрейку приснилась Камчатка, и если бы мне совпало разделить этот сон…
— А ты чем на каникулах развлекался?
— Пельменями, — морщу нос, показывая, что шучу. — Как всегда, валялся на диване и читал книжки.
— Не скучно было?
— Нисколько, книжки интересные попались. Какой чай заварить: чёрный, травяной самосбор?
— Самосбор от твоей тётушки?
— Да.
— Тогда давай его, потому что чем дальше, тем сильнее я её уважаю.
Чай пахнет летом, дачей и детством. Оттуда же широкие красные чашки в крупный белый горох — ту, что с треснувшей ручкой, я беру себе, отдав гостю целую, — и вазочка с тёмным клубничным вареньем. Мы пьём чай в уютной тишине, где у каждого глотка своё значение и своё воспоминание.
— Так как, останешься? Обещаю на завтрак фирменную тётушкину яичницу и кофе по-турецки.
— Хм. Слушай, у твоего дядюшки, случаем, не Корлеоне была фамилия? Такое предложение делаешь, что отказать невозможно.
Улыбаюсь, оставляя несерьёзный вопрос риторическим.
— Вот сейчас, — вдруг говорит Дрейк. — Прямо сейчас ничего за собой не замечаешь?
Только то, что самым неправильным, непростительным образом счастлив.
— Сейчас ты — Бабочка. Целиком, без полутонов.
— Да? Странно, а мне кажется, что я такой же, как всегда.
— Значит, забей. Зря я вообще гружу тебя всякими глупостями, психолух великий.
— Ну, мне ведь тоже интересно, каким меня видят. Ладно, ты скажи: тебе ванно-банные принадлежности нужны?
— Не особенно — у меня внизу машина, а в ней чемодан, который дома не выложил. Надо всего лишь собраться с силами и его поднять.
— Значит, собирайся и поднимай. Я пока постель расстелю.
— А-ага, — Дрейк широко зевает. — Блин, спать хочется, как из пушки.
— Знаешь, а ложись-ка ты баиньки без водных процедур. Только чуть-чуть потерпи, пока будет готова кровать.
— Да ну, что я совсем что ли…
Я не слишком вежливо ухожу, не дослушав сонный протест. Оперативно застилаю двуспалку в родительской комнате, а когда возвращаюсь на кухню, Дрейк мирно кемарит, облокотившись на стол и подперев щёку ладонью. Я тихонько встряхиваю его за плечо: — Эй, вставай. Всего десять метров пройти надо.
— Угу. Блин, как же меня накрыва-а-ает.
— Так, держись за меня, пока в косяк не вписался.
Мы благополучно добираемся до кровати, и Дрейк с блаженным стоном падает на неё ничком.
— Вот фигня, — бормочет он, обнимая подушку, — рассказать кому — не поверят.
— Что по трезвяку еле-еле до постели дополз? Давай, помогай свитер с себя стягивать.
— Спасибо, солнышко, — хохмит Дрейк, но со свитером помогает. — Штаны мне хоть оставишь?
— Оставлю, просто ремень расстегни.
— Угу.
Напоследок я делаю так, чтобы одеяло оказалось на госте, а не под ним, и выключаю свет.
— Всё, спокойной ночи.
Сказать по правде, ответа я не жду.
— Спокойной ночи, — невнятно произносит Дрейк. И ещё, кажется: — Бабочка.
***
Я всегда считал себя чересчур ленивым для различных духовных практик. Как бы мне ни нравилось о них читать, желания воплотить рекомендации в жизнь не возникло ещё ни разу. Тем удивительнее было вдруг осознать, что я уже который день тихо, ровно, беспричинно счастлив. Наподобие какого-нибудь садхаки регулярно развлекающегося медитацией, пением мантр и тому подобными радостями. Счастье действительно не зависит от внешних обстоятельств: промозглой оттепели, бессветного утра, вонючей «газели» или недовольной мины начальства. Оно просто есть — ласковое тепло за частоколом рёбер — и этого более чем достаточно.
— Какой-то ты, Сорокин, странный в последнее время, — Вася критически обозревает меня с головы до пят. — Часом, не оттого что влюбился?
— Василий, не лезьте человеку в душу, — встревает из-за своего монитора Дрейк. Я же честно обдумываю вопрос и отвечаю: — Пока не понял.
Вася с говорящим вздохом возводит глаза к потолку — ну кем нужно быть, чтобы не понимать настолько элементарных вещей! — однако больше ко мне с нескромными расспросами не пристаёт.
Между тем, необычные вещи продолжают происходить. Шеф не заворачивает первую редакцию документа, над которым я корпел в последние дни старого года, алоэ выпускает длинную стрелку цветка, а потом случается нечто совсем удивительное. Я возвращаюсь из курилки в кажущийся пустым кабинет и, садясь за свой компьютер, нечаянно задеваю стоящую на краю стола кружку. Рефлекторно пытаюсь её подхватить, и мне удаётся — это при моей-то врождённой косорукости!
— Неплохо, — слышится сбоку Васин голос. Я дёргаюсь, злосчастная кружка выскальзывает из рук: избежать судьбы быть разбитой у неё так и не вышло.
— Нервный ты, Сорокин, — вздыхает Щёлок, поднимаясь со своего места. Достаёт из закутка за шкафом совок и огрызок веника, о существовании которых я до сих пор и не подозревал. — На вот, юз зыс, как говорят в догнивающих Штатах.
