Не надо, дядя Андрей! (СИ) - Зверева Марта

Она была наивна и мила и быстро поверила мне, а потом и доверилась. Я просил ее делиться всеми проблемами и обещал помочь и поддержать, а сам исподволь внушал ей мысль, что Виталик тряпка и подкаблучник, что он никогда не добьется успеха, что он верен ей только потому, что другие девушки на него не смотрят.

То ли дело я…

Нет, я не говорил ей прямо, но все хорошие девочки живут с мечтой о том, что однажды исправят плохого мальчика и тот их полюбит. Можно безответно.

Так я себя и вел. Рассказывал Алинке, что благодаря ей и только ей понял, как был неправ, относясь с неуважением к женщинам. Взялся за ум, стал учиться. Перестал таскать факультетских шлюх домой и драть их в своей комнате так, что они визжали на весь дом.

Приходилось драть их по чужим квартирам, но Алинка стоила этого неудобства.

Когда накануне свадьбы все были на нервах и они с Виталькой позвдорили, как это случается почти со всеми молодоженами, я выбрал этот момент, чтобы подогнать свой байк к ее дому, позвонить ей в дверь и упасть на колени перед зареванной невестой.

С признанием в любви и предложением сбежать.

Для нее все было ясно как день. Слабак-жених, который к тому же попался на том, что все еще хранит фотку своей школьной любви против его брутального брата, на которого вешаются все девчонки района, влюбленный и клянущийся осыпать ее бриллиантовыми звездами, отдать всю кровь и любить до конца своих дней.

О, это был сладчайший месяц моей жизни!

Я увез ее на ту самую дачу и пока все в городе разыскивали пропавшую невесту, оставившую невнятную записку «Не ищите меня», трахал ее именно там и так, как мечтал. Она позволила мне все. Вообще все. Любовь для хороших девочек означает, что для любимого нет преград. Через пару недель у меня даже кончилась фантазия и пришлось изобретать все новые способы повалять мою синеглазенькую.

Через месяц я кое о чем вспомнил.

Точнее задумался, что из всех возможных вариантов еще не пробовал трахать ее истекающую кровью, чтобы красные пятна пачкали белые простыни и любоваться алыми ручейками на моем члене.

Когда я спросил, что там у нее с циклом, Алинка ахнула и закрыла рот ладонью.

Она была беременна. От моего брата.

Моя ярость проснулась тогда в первый раз. Я разгромил дачу, не оставив там ни единой целой вещи. Я ненавидел брата, ее и себя самого и даже видеть перила беседки, через которые я перегибал ее, чтобы отыметь в аппетитный круглый зад было невозможно. Ведь за месяц до этого она опиралась на них в тот день, когда он обрюхатил мою! Мою! Мою девочку!

То, что я хотел вышвырнуть ее обратно ему, я уже забыл. Теперь мне казалось, что я любил ее по-настоящему, а она предала нашу любовь, позволив ему поселить в ее утробе его мерзкий плод.

Она пыталась меня остановить, хватала за руки, бросалась всем телом… когда я стал поливать бензином доски, она повисла у меня на шее и закричала, что любит меня. Я влепил ей пощечину и велел убираться.

Дом сгорел.

Алинка сделала аборт.

Брат попытался покончить с собой, вмазавшись в стену на моем байке. Он чуть не остался парализованным, но выжил. И, как забавно, больше не мог иметь детей.

А я остался вечно виноватым перед ней, перед ним, перед их неслучившимся ребенком.

На следующие пять лет ярость стала моей лучшей подружкой. Любая проблема отлично решается криком или хорошим ударом. Любая. Вообще любая.

Люди боятся, когда на них орут и еще сильнее боятся, когда их бьют. Или не их. Когда к тебе подходит человек с бейсбольной битой и едва ты ему возражаешь, хуячит ею по рядом стоящей машине, ты быстро учишься с ним соглашаться.

Я ненавидел брата, я ненавидел эту шлюху Алину, своих родителей, преподавателей, просто людей… Я закончил этот треклятый институт и начал практику в частной клинике, где я ненавидел вообще всех. Как я там продержался полгода, не знаю. Случайно.

Но однажды, когда владелица начала отчитывать меня за перерасход материалов, я взбеленился. Я орал так, что дрожали стекла. Когда она достала телефон, я выбил его из руки и растоптал, а она она открыла свою варежку, я просто влепил ей по роже, схватил за волосы и макнул мордой в раковину, где валялась мокрая тряпка. Подсек колени, уложил на пол и заставил вылизывать свои ботинки.

А когда она подняла голову, придушил. Ее хрип наполнил меня таким удовольствием, что у меня встало. Не видя причин себе отказывать, раз уж все равно нарвался и на увольнение и на срок, я засадил этой богатенькой сучке прямо в горло.

Никогда в жизни, даже с Алинкой, я не испытывал такого кайфа!

А когда сучка, давясь и кашляя, вынула мой член, подняла мокрые глаза и сказала плачущим голосочком:

— Простите меня, пожалуйста, мой господин, я искуплю свою вину…

Вот тогда я взорвался прямо ей в лицо.

Она ползала на коленях и вылизывала мою сперму, а я чувствовал, что моя ярость нашла наконец выход!

Я по-прежнему ненавидел весь мир и при каждом удобном случае разминал об него кулаки, но второй частью моей жизни стали униженные рыдающие телки, которые ползали передо мной, подставляя свои дырки под мой хуй во всех позах.

Я получил должность главврача в той клинике, потому что ебал сучку-владелицу так, как ей нравилось, унижал и лупил ее, получая охуенные оргазмы.

Когда она мне надоела, я отвез ее на пепелище нашей семейной дачи, привязал голую к остаткам беседки, выебал в зад и уехал. ХЗ, как она выбралась, но намек поняла. И прислала мне неплохую сумму с запиской «За все!»

Я открыл свой кабинет.

Родители меня не простили и я даже не был на их похоронах.

Куда делась Алина, я не знаю. Виталька рассказал, что несколько раз ездил на опознание тел, но каждый раз это была не она. Сбежала, сменила имя, все же умерла?

Мне кажется, я любил всегда только ее. Мне кажется, я никогда не перестану ее любить.

Моя ярость со временем перегорела. Я не против почесать кулаки о какого-нибудь дерзкого мудака, но обычно мне хватает того, что я делаю со шлюхами. Ни одна женщина в мире еще не стала достойна моей Алины.

Эту фотографию сделал папа. Я украл ее у Виталика, когда приходил после смерти родителей поговорить. Он всегда был умнее меня. Он не простил меня, но сказал, что общаться это нам не помешает. Мы почти дружили последний год.

Почти.

Моя синеглазая улыбается здесь. Не мне.

Как так вышло, что внезапная любовь, которую я не узнал, привела вот к такому? К тому, что у меня больше нет Алины, нет брата, нет родителей, нет никого, кроме ебанутой дряни, даже не родной мне по крови? Вновь разбудившей во мне ту первобытную страшную ярость, которую я убаюкал, превратив свою жизнь в предсказуемое говно?

Я сполз на пол, сел, прислонившись спиной к комоду и смотрел на портрет так долго, что начали слезиться глаза. Слишком пыльно тут. Слишком темно. Но у меня не было сил подниматься и идти куда-то еще. Как так вышло, что у меня больше никого нет… И некого винить, даже Виталик мертв. А синеглазая все улыбается… Как горько теперь вспоминать первые дни после побега, когда она вся светилась, постоянно целовала меня, обнимала, щекотала своими невесомыми волосами, а я воспринимал как должное и только строил планы, как я буду ее развращать, мучить, превращать в свою подстилку. Меня раздражало, что она все время ластится ко мне, что-то нежное воркует. Нет бы встала на колени да отсосала… как многое я бы отдал за то, чтобы вернуться сейчас в те времена и снова почувствовать ее нежное тепло!

Мне показалось, что моя мечта сбылась. Даже повеяло ароматом сирени, которой всегда пахло от Алины. И нежные губы коснулись моего лица, собирая с него горькие злые слезы.

Неужели она вернулась? Она простила меня?

Я поймал руку, гладящую меня по щеке и… очнулся.

ЛИЗА

Мне было страшно. За дверью будто бы бушевал ураган, снося все на своем пути. Я выбралась из постели, хоть это и было безрассудно, но мне надо было знать, что там происходит. Прокралась к двери спальни, но не решалась ее даже приоткрыть. Андрей рычал и кричал, от грохота и треска содрогался весь дом. Что-то звенело, разбиваясь, что-то падало и ломалось. Он совсем псих! Совсем!