GrayOwl - Партизаны Подпольной Луны
Снейп не знал, радоваться ему или печалиться из-за таких извращённых «подробностей» гибели Квотриуса. Его коробило от осквернения светлой памяти возлюбленного брата названного, и было тяжело от никогда не покинущего воспоминания о его добровольном уходе из жизни в возрасте по-настоящему цветущем. Квотриус был полон любви к нему, Севу, большей, чем любовь к реальной, безоблачной, но краткой жизни с ним.
Сам Господин дома Снепиус Северус так сказал ещё лишь желанному сводному брату, что он из далёкого будущего и мечтает туда вскоре вернуться.
А всё этот Гарри… его Гарри. Он не давал Квотриусу жить спокойно, лишь своим присутствием в доме Снепиусов ли, за пологом ли деревянной избы разъедал сердце возлюбленного брата и душу, заражал разум. Всё было проникнуто тлетворным духом тяжкой, жгучей, непереносимой ревности. Вот и не вынес несчастный Квотриус, когда вновь, всего в третий раз случилось мерзкое. Северус предпочёл ему Гарольдуса.
Но возвращаться к этой теме было по-прежнему больно, если ещё не больнее, чем сразу после смерти возлюбленного брата.
Северус каждый вечер, умывшись после работы, когда Гарри уже вовсю ел сытную кашу с разваренной вяленой бараниной, преклонялся перед погребальной урной с прахом Квотриуса, разговаривал с ней недолго, представляя, что перед ним живой и невредимый Квотриус во плоти, такой прекрасной. А уж душа-то у него была звездоокой, и сам он путеводной звездой был, центром мира для Северуса, вокруг которого вращались и созвездия неведомых миров, и земные «созвездия», видимые лишь внутренним оком влюблённых, по праву любви разделённой, одной на двоих. И сам Северус вместе со звёздами улетал от любви той великой вслед за поздно встававшим солнцем осенью, зимой и мартиусом, единственным весенним месяцем, проведённым урывками вместе, вращаясь вокруг центра мира, Квотриуса. Нет, не забыть Северусу ни во времени этом, ни в «настоящем» последней его ночи с Квотриусом. Снейп не забудет вовсе ни одной ночи и утра, отведённых любви.
Ни стихов Квотриуса не забудет он, которые поклялся именем достойным графа Снейп переиздать книгой отдельной, с основными биографическими данными короткой жизни столь великого поэта, испробовавшего впервые в истории латинской поэзии новый жанр, забытый на века. Верлибр, свободный или белый стих.
Однако сейчас Северус не мог не оценить слизеринскую находчивость Гарри его Гарри, выгнавшего суеверных вестфалов рассказом о жертвоприношении, да ещё и с такими подробностями, что гости с позором сбежали из столь проклятого замка «на костях» с привидением.
А что, вполне себе готично!
Северус ощутил прикосновение выше локтя. Его звал Гарри, говоря:
- Не пересолил ли навар я, Северус сребряноглазый мой? Не противно тебе теперь будет со мною, лживым, дело иметь?
- А что-то забыли мы сделать… вместе?
Снейп нарывался на откровенность.
- Но… Северус мой яснодухий…
Гарри замялся и собрался уже покраснеть, но вдруг решительно, как… в тот раз мотнул головой так, что волосы его прошлись тяжёлыми волнами по спине, и докончил… почти уверенно:
- Северус прекрасноликий мой, чудноглазый, со сребром в очах твоих, там, где становятся очи души колодцами, бледным обликом своим, Луну затмевающим яркостью кожи младой, - он перешёл на английский, - весь ты прекрасен, возлюбленный мой, и пятна нет на тебе.
О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! Кровли домов наших - кедры, потолки наши - кипарисы.
Северус неприязненно поморщился цитате из маггловской Библии, так много напоминавшей, но тут же сделал вид, что просто ничего не понял. Он хотел узнать, что дальше скажет Гарри. Молодой человек вновь заговорил на латыни:
- Скажу тебе, о Северус мой ясноокий, черноглазый, что взгляд твой с бархатом и атласом одновременно схож. Столь мягок он, но блестит слезами невыплаканными.
Дабы утешить тебя в невиновности в смерти Куотриуса, слушай же словеса царя Соломона и представь лишь, что говорит сие он, возлюбленный брат твой, и поймёшь ты, что не сумел бы он жить долее. Так вот слова сии на англском:
- Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою, ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её - стрелы огненные; она пламень весьма сильный.
- А знаешь ли, Гарри мой Гарри, что слова эти, лишь для тебя священные, на самом деле воспевают изрядно откровенно описанное вожделение и плотскую любовь царя Соломона с пастушкой Суламифью? Это просто нелепо, сравнивать мою любовь к Квотриусу и грязную похоть Шлома бен Дауда! О, конечно, красиво, «Сестра моя, невеста!» А ведь посвящена эта поэма ни жене любимой, одной из семисот, ни наложнице, одной из трёхсот, но смуглой пастушке скороспелой, юной совсем!
Ты же просто исказил священный для тебя текст, не стыдно?
Довольно с меня твоих проповедей!
- Хоть это выслушайте, профессор, - настаивал Гарри, - Я же для нас обоих стараюсь, нет, для тебя, возлюбленный мой.
- Хорошо, будь по-твоему, лишь покороче, утешитель.
- Представил же ты, Северус, с мукою коей в сердце жил он с тех пор, как сошлись впервые мы, не плотски даже, а только поцелуями и шлепками развлекаясь? Да и до сего желал убить меня он, лишь узрев единожды, как ухожу из опочивальни твоей заспанный я. Ещё тогда подумал я, что появился двойник у меня, а, значит, умер я на самом деле, но тело моё не схоронили. Не жил, но мучился Куотриус уже тогда, да с самого водворения моего в шатёр ваш с ним, ещё на земле х`васынскх`. Возненавидел меня он, будучи поэтом, обладающим душою тонкою, чувствительною излишне и провидческою. Разве не прав я, о Северус прекрасновласый мой?
- Нет, не прав ты, Гарри. В дни горькие те оба мы с ним были не в себе, на грани смерти и более того, Квотриус несчастный и за гранью побывал, но большего знать нет надобности тебе. То дело его и моё отчасти лишь.
Будь в своём уме он, не возжелал бы ничьей смерти, мне ли не ведать сего.
Тогда скажу я:
- Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презреньем.
Посему цени любовь ту, коя осталась у тебя, о Северус мой, сложением своим птицу невесомую напоминающий.
Что сказать тебе ещё? Знай только, что словеса сии прекрасные посвящены не одним лишь утехам плотским Соломона, как говорят, бывшего магом с Хирамом своим, строителем, заложившим камень краеугольный храму Иерусалимскому…
- Знаю я и легенду сию о каменщике Хираме, ставшем первой, искупительной жертвой общества Каменщиков осьмнадцатого столетия, рекомых же libre maċоns.
- Так остановиться мне на более бесполом? Не то в проповеди пастор упоминал строки таковые, что зазорно мне даже воспроизвести их.
