Дж. Уорд - Возлюбленный мой

Чаша с водой, что стояла рядом с кроватью, полетела на пол, когда Дариус кинулся к ней... чтобы вынуть кинжал из ее тела... чтобы спасти ее... чтобы...

Рана, которую девушка нанесла себе, была смертельной, по больше части о того, через что ей пришлось пройти во время родов... и все же Дариус не смог стоять на месте.

– Не покидай свою дочь! – сказал он, склоняясь над ней, держа в руках шевелящегося младенца. – Ты родила прекрасное дитя! Поднимите свои глаза, посмотри!

Звук капающей из перевернутой чаши воды казался громче выстрела, а девушка не произнесла ни слова.

Дариус чувствовал, как открывается и закрывается его рот, ему казалось, что он говорит что-то, но по какой-то причине, моля девушку не покидать их, он слышал лишь мягкий звук капающей на пол воды... Дариус просил ее остаться ради дочери, ради надежды на будущее, ради той связи, что соединила их троих, и которая никогда не позволила бы ей остаться в одиночестве вместе с младенцем.

Когда он почувствовал на штанах что-то липкое, то нахмурился и посмотрел вниз.

На пол капала не вода. Это была кровь. Ее кровь.

– О, Дева Дражайшая... – прошептал он.

Воистину, женщина выбрала свой путь и сама предрешила свою судьбу.

Она содрогнулась в последнем вздохе, а затем ее голова упала на бок, глаза, казалось, все еще смотрели на языки пламени в камине... но на самом деле, она уже ничего не видела и больше никогда не увидит.

Крик новорожденной и отрешенный стук падающих капель были единственными звуками в соломенной хижине Дариуса. И действительно, именно жалобный писк младенца заставил его действовать, ибо ничего уже нельзя поделать с пролитой кровью и угасшей жизнью. Схватив пеленальное одеяло, которое приготовили для малыша, он тщательно завернул в него крошечное невинное существо и прижал к сердцу.

Ох, жестокая судьба привела к появлению на свет этого чуда. И что теперь?

Тормент поднял глаза с окровавленного родового ложа и остывающего тела, в его взгляде горел ужас. – Я отвернулся всего на мгновение... да простит меня Дева-Летописеца... но всего на мгновенье я…

Дариус покачал головой. Он хотел что-то сказать, но голос подвел его, поэтому он просто положил ладонь на плечо парня и крепко сжал. Когда Тормент совсем поник, крик младенца стал еще громче.

Мать покинула их. Но дочь осталась.

Держа на руках новую жизнь, Дариус наклонился и вынул кинжал Тормента из тела женщины. Он отложил его в сторону, а затем прикрыл ей веки и накрыл лицо чистой простыней.

– Она не попадет в Забвенье, – простонал Тормент, обхватив голову руками. – Она обрекла себя на проклятье...

– На проклятье ее обрекли деяния других. И величайшим грехом среди них была трусость ее отца. – Она была проклята уже давно... о, беспощадная судьба, она действительно была проклята уже давно... Я уверен, Дева-Летописеца позаботиться, чтобы после смерти ей было намного лучше, чем при жизни.

О… проклятая, жестокая судьба.

Стараясь не обращать внимания на роящиеся в голове, протестующие мысли, Дариус поднес младенца ближе к огню, потому что ему явно не нравился царивший в комнате холод. Когда их обоих окружило тепло очага, девочка открыла рот, словно чего-то искала... и за неимением лучшего варианта, он предложил ей пососать свой ​​мизинец.

Отголоски случившейся трагедии до сих пор звенели в воздухе, а Дариус внимательно рассматривал тянувшуюся к свету малышку.

Ее глазки не были красными. И на ручках было по пять пальчиков, а не шесть. И перепонок между ними не было. Ненадолго распеленав одеяло, он проверил ножки и животик, маленькую головку... и обнаружил, что аномальные пропорции пожирателей грехов отсутствовали.

Грудь Дариуса заныла от боли за девушку, которая выносила эту жизнь в своем теле. Она стала частью их с Торментом жизни, и хоть она редко разговаривала и никогда не улыбалась, он знал, что они были ей очень близки.

Втроем они были как семья.

А теперь она ушла, оставив эту кроху с ними.

Дариус снова завернул младенца в одеяло и понял, что пеленальная ткань была единственным признаком того, что девушка признавала предстоящее рождение. В самом деле, она сама вышила покрывало, в которое сейчас была завернута ее новорожденная дочь. Это был единственный признак ее интереса к своей беременности... вероятно, потому что она уже тогда знала, чем все закончиться.

Все это время она знала, что собирается сделать.

Девочка смотрела на него широко распахнутыми глазами, задумчиво хмуря бровки, и с чувством тяжкого груза он осознал, насколько же уязвим был этот сверток в его руках – одна на холоде она умрет через несколько часов.

Он должен был поступить с ней правильно. Лишь это сейчас имело значение.

Он должен был заботиться о ней. С самого начала ее жизни все было против нее, а теперь она стала сиротой.

Святая Дева-Летописеца... он сделает для нее все возможное, даже если это будет его последним поступком на земле.

Послышалось какое-то шуршание, и, посмотрев через плечо, Дариус увидел, что Тормент завернул тело девушки в простыню и поднял на руки.

– Я позабочусь о ней, – сказал парнишка. Только вот... голос у него был отнюдь не мальчишеский. А взрослого мужчины. – Я... позабочусь о ней.

По какой-то странной причине, сейчас Дариус видел лишь то, как мальчик удерживал ее голову: большая, сильная рука Тормента держала умершую так, словно та была жива, он словно пытался утешить ее на своей груди.

Дариус откашлялся, думая о том, выдержат ли его плечи подобный груз. Каким будет его следующий вздох... следующий удар его сердца... следующий шаг, который придется сделать?

По правде говоря, он потерпел неудачу. Он освободил девушку, но, в конечном итоге, все равно ее потерял...

Затем он все же постарался взять себя в руки и повернулся к своему протеже. – Яблоня...

Тормент кивнул. – Да. Я тоже об этом подумал. Под яблоней. Я отнесу ее туда прямо сейчас и к черту бурю.

Неудивительно, что мальчишка решил бросить вызов стихии, чтобы похоронить девушку. Ему, без сомнения, требовалась физическая нагрузка, чтобы облегчить мучения.

– Ей понравится, как она зацветет весной, а на ее ветвях запоют птицы.