Сильвия Бурдон - Праздник любви

Я хорошо уяснила себе, что порнографическое кино во Франции неинтересное и убогое. В этом жанре кино самая большая плотность глупости на квадратный метр. Конечно, есть прекрасные ремесленники, честно делающие свое дело, и хорошие постановщики, которые не стыдятся поставить свою подпись под своими произведениями. Но совершенно беспросветными представляются мне случайные проститутки, ставшие порнозвездами, а также бедные служащие, получающие в своих бюро за восьмичасовой рабочий день 2500 франков в месяц – зарплату, которую они могут заработать за два или три дня съемок. Предоставляю читателю оценить атмосферу, царящую на съемках фильмов, основой которых должна стать любовь, а воссоздающие ее трудятся, как будто они на заводе, и в то время, когда они раздвигают ноги, думают только об одном – чтобы поскорей покончить со всем этим.

У девушек, которые приходят сниматься в порнокино, – мировоззрение подмастерьев. У них нет никакой индивидуальности, никакой инициативы, они только и ждут, чтобы режиссер сказал им: «Поверни голову так, раздвинь ноги так» и т. д. Некоторые отказываются идти до конца во имя своей дальнейшей карьеры. Эти особы с ампутированной корой головного мозга взяли за идеал Элизабет Тейлор – и вот результат: с постепенным воцарением на экране настоящей порнографии они становятся не нужны. И сегодня железный закон кино под грифом «X» гласит: или ты развратна по-настоящему, или ты без работы.

Теперь я много снимаюсь: «Секс, который говорит», «Сахарная проститутка» и другие, снятые по достаточно инфантильным сценариям, но уже имеющие особый отпечаток изысканности. Продюссеры и постановщики меня знают: некоторые считают меня сексуальной хищницей, фанатичным монстром и меня боятся.

Каждый раз, когда я предаюсь разврату перед камерой, они стыдливо опускают глаза. Я думаю, что когда-нибудь заставлю этих деликатных режиссеров по-другому смотреть на жизнь. Работая под светом юпитеров: я иногда бросаю на них влекущие взгляды, но не знаю, смогут ли они оценить их. Каждый раз, когда режиссер звонит мне, приглашая сниматься в новом фильме, я всегда спрашиваю его, есть ли у него актер, с которым мне было бы интересно заниматься любовью. Подобные вопросы задаю только одна я, ведь только я одна из всех актрис порнокино утверждаю, что люблю жуировать перед камерой. Техническая группа это знает, за это они меня уважают, и у нас превосходные отношения. У меня всегда спокойная совесть. Для оператора основной задачей является хорошо разместить объект в кадре – будь то половые органы, бедра, грудь, – ему все равно. Я люблю профессионализм и недолюбливаю комплексующих молодых постановщиков, под псевдонимом снимающих картины, которые принесут им много денег. И что уж такого стыдного, наконец, в порнокино – ведь это только отражение реальной жизни.

Я заметила, что, если в фильме представлен половой акт типа семейного, мы страстно дышим, стонем от восторга – все это воспринимается как норма. Но если разыгрываются сцены садомазохизма, зоофилии или геронтофилии, люди приходят в ярость. Однажды во время сцены с Яном, моим голландским рабом, ставшим моим постоянным партнером, какой-то старый кот, неоднократно ходивший смотреть меня в кино, ринулся ко мне: «Вы больны, и, если вы не прекратите заниматься этим, я засажу вас в психушку». Этот рогоносец ничего не понял, перепутал садомазохизм с насилием над личностью. Еще один пример человеческой ограниченности и даже расизма. Я знаю шестидесятилетнего актера, Роберта Лержа, который очень элегантно играл в порнокартинах и даже сцены эрекции выходили у него очень благородно. Однако под предлогом того, что это почти старик, многие девушки испытывали к нему отвращение и отказывались сниматься с ним. Я считаю, что у них просто сыр вместо мозгов.

Надо было увидеть и почувствовать атмосферу, которая царила на площадке, когда начали снимать первую французскую порноленту с демонстрацией любовного акта между женщиной и собакой. Я знаю, что отныне в антологии французский кинематографии появятся эссе кинокритиков, застегнутых на все пуговицы, с философским анализом собаки в качестве объекта и некой Бурдон в качестве субъекта. Я была единственной французской актрисой, внесшей реальный вклад в защиту животных, но не за круглым телевизионным столом, а воплощенным на практике нежным отношением к этим добрым существам. Дорогие кинолюбители, пришла пора разрушить лицемерие и ханжество, заключающееся в претензиях на любовь к собакам, но без истинного сродства тел и душ. За этот эпизод мне, правда, заплатили по-королевски, но все равно я провела эту сцену с истинным удовольствием, так как это была одна из моих воплощенных фантасмагорий. И здесь у меня нет конкурентов.

Я знаю некоторых актрис, пардон, комедианток, которые требуют, чтобы все покинули площадку, когда снимается сцена соития с их участием. Также грустно констатировать, что многие режиссеры в этих сценах идут на обман, который становится прибежищем для проходимцев в киноискусстве и отнюдь не свидетельствует об их мастерстве постановщиков. Лично я не могу сказать, что мне когда-либо вставляли палки в колеса. Мне предоставляли почти полную инициативу: режиссеры знают, что я могу делать все и мне не надо имитировать наслаждение, потому что я действительно испытываю его. Операторы хорошо чувствуют, что я бываю на седьмом небе и перед камерой, и перед юпитерами, и перед ассистентами, и под микроскопом. Я никогда не была в роли статиста: каждый раз я воплощаю то, что чувствую и представляю сама собой. Это очень облегчает работу. Сцена, представление – это действительно мое дело. Даже в театре я была в авангарде: почти четыре года я играла роль субретки в Театре Любви на улице Лафонтена в пьесе «Замок разврата». Я не могу утверждать, что диалоги в этой пьесе были на уровне пьес Ануя, а костюмы, как у Леоноры Фини, но все равно это была забавная постановка. В то время в театре еще не занимались любовью на голых досках, и режиссер ужасно боялся, что я чересчур раздвину ноги, представляя таким образом мою Антигону, распростертую перед Креоном. Я видела, что каждый раз, когда я начинала импровизировать, директор театра хватался за голову. И так как я не хотела быть виновницей его инфаркта, то с грустью подавляла свои способности. Потом я совсем порвала с театром: ведь имитация чувств на подмостках сцены не может сравниться с буйством фантазии на сцене реальной жизни.

Я считаю себя честным человеком. Зритель может сам убедиться, что я никогда не обманываю его и думаю, что таким образом я содействую распространению свободы нравов. В этом смысле я всегда была последовательной и страстной сторонницей передовой либеральной демократии.