Татьяна Недзвецкая - Raw поrно
Забыла сказать главное — он приехал не один. Взял с собой свою давнишнюю подругу Таню. Ему нравилась искренность, с которой Таня нечасто (в этом была его вина, а не ее), но всегда так искренне, без каких либо ухищрений, но с неподдельным жаром-пылом, ему отдавалась. Что же касалось манер — вот уж кто-кто, а Таня знала, как себя вести, при желании могла завоевать симпатии кого угодно. Потому уже через пару часов пребывания Тани на Корсике она весело и непринужденно щебетала с его сварливой мамашей. Та не выпускала из рук привезенную ей в подарок Таней сумочку, лучилась улыбкой и была в полном восторге от новой гостьи.
Все дни напролет он, Таня и я (изредка к нам присоединялся Алексей) только и делали, что бездельничали, катались на лодке, валялись на пляже. Как-то утром он и Таня уединились на пляже, спрятавшись за валявшуюся на песке огромную корягу… В тот момент, когда Таня взяла его член в рот, он заметил, что я за ними подглядываю. Я сидела на корточках чуть поодаль, держала в руках веточку и делала вид, что рисую на песке, но глаза мои, наполненные едкой и обжигающей ревностью, пристально за ними наблюдали. Заметив, что я все вижу, действия Тани он не прервал: даже не попытался укрыться, перейдя в какое-нибудь укромное место, несомненно, получая удовольствие от моего подглядывания, он неторопливо и изощренно Таню выебал.
Медленные мои полудетские каникулы все текли и текли. Утро начиналось с шума поливалок, что включались автоматически. Тонкий запах цветов, веселое настроение утра, предвещающего жаркий день, запах белого, раскаленного солнцем песка и моря. Я просыпалась рано. Спускалась к морю, купалась там и возвращалась к завтраку. Частенько, сорвав с росшего напротив окон моей комнаты куста ярко-розовый цветок, втыкала его себе в волосы. На как-то раз заданный им вопрос, что это за цветок, ответила: «Гибискус», — и не утруждая себя каким-либо объяснением, удалилась. Невзирая на глубоководную и обоюдную симпатию, разговор между нами все никак не мог ни завязаться, ни склеиться. Я закрылась от него, как улитка в раковине, для понимания оставив дурацкую полуулыбку.
Тем памятным вечером ему взбрело в голову поехать в город на дискотеку. Таня села на переднее сиденье: «Оттуда лучше видно, а то, что же, я приеду, и мне будет совсем нечего рассказать». Рядом с ним на заднее сиденье села я. Он незаметно придвинулся ко мне ближе. Я понимала, что ему приятно мое присутствие. Долгой дорогой он мял мою ладонь, указательным пальцем проводил по линии жизни и легонько, словно невзначай, тыльной стороной кисти касался моего соска, топорщившего тонкую футболку.
Дискотека оказалась безнадежно закрытой. Обратной дорогой он дремал. Говорила ли я о том, что он был старше меня ровно вдвое? Короче, не важно, той теплой ночью на песке, минуя легкое сопротивление моей плевры, он проник в меня. Безучастная к его неторопливым и обстоятельным движениям, я не издала ни звука, смотрела на него в упор раскрытыми глазами. Он не мог понять, боль ли он мне причиняет, либо наслаждение. «Приласкай его», — сказал он, подводя к моей ладошке свой вздыбленный член. Мои руки были неумелы. Не кончив, он потащил меня в дом. Мы шли через кусты, что царапали мне ноги, моя испорченная девственность обильно кровоточила.
Затащил меня в душ. Хорошо намылил руки, стал мыть мои ноги и промежность. Тугую струю душа направил мне на клитор. Потом взял под мышки, приподнял кверху, насадил на свой член. Я чувствовала себя мотыльком, наколотым на булавку. Его движения были резкими. Мне казалось, что меня сейчас разорвет изнутри. Потом поставил раком и выебал с еще большей яростью. Вытащил из душа, укутал в полотенце, потащил в спальню. Сел на краешек кровати и настырно стал совать свой член мне в рот. Я не сопротивлялась, но была не готова к подобным действиям и порядком устала. Никак не могла совладать с зубами — те то и дело неприятно скребли член, а это ему не слишком это нравилось. В конце концов, он прервал эту обоюдную пытку и заставил меня ему дрочить. Кончая, он прерывисто сказал: «Мы сейчас друг к другу прилипнем».
Хорошая плюха спермы попала ему на живот, он опустил в нее свой палец и засунул его мне в рот. Вкус и запах спермы, опробованные впервые, показались мне отвратительными. Я сморщилась и деликатно отвернувшись, сплюнула в кулак и, разжав ладонь, вытерла ее о простынь. Виновато и одновременно с упреком улыбнулась. «Ничего. Привыкнешь», — сказал он и уснул.
Той ночью он ужасно храпел, потому заснуть рядом с ним я не смогла. Убежала в свою комнату.
Наутро он при всех подошел ко мне сзади, залез руками под футболку, лбом уткнувшись в мой затылок, губами присосался к шее. Я увильнула из его объятий и как ни в чем не бывало села за стол рядом со всеми собравшимися. Видели бы вы рожу мамаши! Я думала, что от удивления она сожрет салфетку вместо тоста. Таня перекинулась взглядом с мамашей и с видом оскорбленной гордости стала наливать себе чай. Лexa-дурачок ни черта не понял, а водитель плотоядно улыбнулся.
Произошедшее ночью не изменило моего поведения. Я продолжала ходить по дому с равнодушным видом и так же неохотно общалась с его обитателями.
Теми душными корсиканскими ночами он, прижимая меня к себе, признавался в том, что рядом со мной остро и радостно ощущает собственное существование, кажется себе истинным и настоящим, не фантомом, набором переливчатых мнений, а чем-то цельным, и непреложным, и твердым, и вечным, словно скала.
Целуя мои губы, заглядывая мне в глаза, он безуспешно искал разгадку в себе, перебирал свои ощущения и мысли, но не мог найти ответ на мучавший его вопрос: почему именно я? Почему именно я, неловкая, нескладная, задавленная стеснением, волную его. Он не мог найти ответ оттого, что не сразу догадался, что ищет его не там. Он силился найти разгадку в себе, а она крылась во мне. И решение это было до жуткости простым и пошлым: я была в него влюблена. Втюрилась в него настолько сильно, насколько способно быть влюбленным существо, не испорченное размышлениями и страхом за собственные чувства.
Но об этом он догадался много позже. Пока что мучительной проблемой ему казалась моя пресловутая стеснительность. Он с остервенением стал ее искоренять. Однажды он наголо выбрил мне лобок и убедительно попросил меня делать это каждое утро. Он ложился между моих ног и рассматривал мое перламутровое, розовое нутро. Я не протестовала, подлым румянцем горели мои щеки, а клитор, набухая, высовывался из-под укрывавшей его кожицы. Желая меня помучить, он не торопился и ко мне не прикасался до тех пор, пока я не начинала извиваться и издавать какие-то неясные, несвязные звуки. Дразнил меня:
