Эрик Хелм - Критская Телица
Обычай существовал, и блюсти его надлежало неукоснительно.
Элеана выжидающе оглядела собравшихся.
— Разумеется, — сказала Алькандра. — Это общеизвестно.
— Сочтет ли Совет возможным сочетать Арсиною с Идоменеем, а совокупление отложить на два года? — спросила Элеана.
— Зачем?
— Арсиноя, — сказала верховная жрица, — видимо, уже способна к женскому подчинению, однако ради всеобщего блага предпочтительнее выждать.
И, тщательно подбирая фразы, растолковала свою мысль.
Немного поколебавшись, Великий Совет признал доводы Элеаны основательными, и согласился.
* * *
Через минуту она станет царицей!
Настоящей царицей!..
Бык смотрел на Арсиною почти в упор карими, умными глазами, величественно и недвижимо застыв, дыша редко, глубоко и почти бесшумно.
Слегка изогнутые, вызолоченные для столь исключительного случая рога возносились над громадной головой на добрых полтора локтя. Белая, тщательно вымытая шкура лоснилась в лучах утреннего солнца.
Огромный зверь, весивший едва ли не пятнадцать талантов, казалось, понимал торжественность минуты и не обнаруживал ни малейших признаков нетерпения. Оводы и мухи в пределах Священной Рощи не водились. Только жрицы ведали способ отвадить докучливых насекомых, а потому просто предположу, что ароматические курения, беспрестанно возжигаемые в жаровнях, располагавшихся по редкому древесному периметру, содержали травы, гнавшие летучую тварь подобно штормовому ветру.
— Смелее, — шепнула девочке Элеана.
Просияв от радости, Арсиноя шагнула вперед, вскинула руки и обвила вкруг бычьих рогов пышную гирлянду, свитую из белоснежных и розовых лилий.
Животное чуть заметно дрогнуло потревоженным ухом, но не шелохнулось.
Выстроившиеся по обе стороны лужайки жрицы громко и торжественно запели древний гимн, слова которого были уже малопонятны островным жителям: чересчур изменился язык за несчетные столетия.
Элеана прижала скрещенные ладони ко лбу и глубоко поклонилась:
— Мы служим тебе и супругу твоему, о государыня!
Идоменею в этой церемонии отводилась роль относительно скромная: вручить сестре гирлянду, переданную верховной жрицей, и отступить. Раздосадованный мальчик замер чуть поодаль и ревниво следил, как вослед Элеане почтительно сгибаются перед Арсиноей ряды облаченных в белое и голубое женщин.
Жрица взяла Арсиною за руку, подвела к мужу-брату, переплела их пальцы.
— Отныне вы главенствуете на острове, и да разделите сушу и море столь же согласно, сколь и супружеское ложе!..
Принятая искони формула переменам не подлежала.
Элеана выждала одно мгновение и прибавила:
— ... которое разделите позже, в урочный день.
Бык негромко фыркнул.
Выпрямившиеся жрицы медленно двинулись к новобрачным, дабы торжественно проводить их до опушки, туда, где ждала многочисленная свита придворных.
Идоменей непроизвольно выпятил грудь, переполненный гордостью и счастьем.
Элеана ласково улыбнулась.
И тут раздался отчетливый, звонкий голос Арсинои:
— Это что еще значит? Получается, я не всамделишная царица?
* * *
В далекой, домифической древности, во времена догомеровские человек наслаждался несравненно большей свободой поведения, нежели потомки, стесненные бесчисленными запретами.
Жизнерадостная плоть имела полное право наслаждаться полнокровным бытием, ради которого являлась на свет.
Поскольку среди читателей уже наверняка свершился естественный отбор, закосневшие моралисты с омерзением отшвырнули эту книгу и усердно стращают моим именем барышень на выданье, а последние довольно долго не сумеют надлежащим образом отплеваться, — осмеливаюсь надеяться на понимание и благоразумие тех, кто продолжает переворачивать страницы.
Разве радость греховна сама по себе? Она преступна лишь тогда, когда множит мировое зло, когда вкушающий восторги причиняет боль и горе ближним или дальним. А тонкая, чуткая душа, испытывая наслаждение, не падает, но возвышается, приходит в экстаз, лежащий, кстати, в основе всякого творчества. Потому что голоса, летящие из иных миров, могут услыхать либо личности, отмеченные печатью истинной святости — сиречь избранные свыше единицы, либо люди, обладающие особым даром и сумевшие временно освободиться от неутоленных вожделений, гудящих в крови и заглушающих чудный зов.
Конечно, речь идет не о непреложном правиле. Но так бывает очень и очень часто.
Даже в дремучем, изуверском средневековье отроки весьма рано составляли себе довольно верное понятие о супружеских играх: нравы, невзирая ни на что, были куда естественнее и проще насажденных девятнадцатым веком. (О, несравненная королева Виктория!). Касательно детей античных и доантичных даже говорить не приходится. Взрослые не стыдились любви, не окутывали ее завесой постыдной или полупостыдной тайны, а посему неведение отпрысков оставалось недолгим.
И, между прочим, эмоциональные калеки, столь изобильные в новейшее время, были большой редкостью.
Выводов избегаю. Просто указываю на безусловный факт.
* * *
Восклицание маленькой царицы застало Элеану врасплох.
— Конечно, всамделишная, — произнесла она после краткой, неловкой заминки. — Но, видишь ли, госпожа, и тебе, и венценосному Идоменею надлежит еще немного, совсем недолго, прислушиваться к наставлениям опекунов...
— Понятно, — прервала девочка. — Меня опекаешь ты, а брата — старший капитан Халк. У царей всегда имеются советники.
— Вот видишь! — облегченно вздохнула Элеана. — И ложе от вас не убежит. Нужно только чуть-чуть обождать.
Арсиноя склонила голову к плечу и вопросительно прищурилась.
— Чуть-чуть, — повторила жрица уже уверенней. — Годика два... Ну, полтора.
Идоменей внимал беседе с немалым любопытством.
— Значит, целых два года, — сказала девочка, — мы будем править понарошку?
— Да нет же, нет! — воскликнула смущенная Элеана. — Вы настоящие владыки, но следует подрасти, прежде чем...
Служительницы Священной Рощи потихоньку переглядывались.
— Ты надуваешь нас! — капризно закричала Арсиноя. — Сегодня говоришь, нельзя становиться женой и мужем, а завтра не позволишь царствовать! Я все знаю, — продолжила она с обидой, — знаю, какие вы хитрюги!
«И от Кидонии до Кносса каждый и всякий рассудит точно так же, — мелькнуло в мозгу Элеаны. — От мала до велика».
Алькандра поудобнее устроилась на толстом корне столетнего дуба, прислонилась к шершавой коре, сцепила пальцы вокруг сомкнутых коленей.
— Прости, но я и правда не постигаю твоего огорчения, — молвила она.
