Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

И тогда до меня впервые дошло, насколько печальный опыт был у него в прошлых отношениях. Ту ситуацию между ним, его бывшей девушкой и Артёмом я не стала толком разжёвывать и пытаться переварить, ограничившись тем мерзким послевкусием, которое осталось после его объяснений. А ведь там и не было как таковой измены, но всё равно — противно, обидно и больно, особенно если вспомнить тот способ, которым ему преподнесли правду.

Мне не хотелось влезать в его прошлые отношения, а под прикрытием этого благочестивого намерения стало легко не задумываться о том, какие переживания и страхи могут быть у него в голове. Гораздо проще сосредоточиться исключительно на своих собственных и лелеять их с заботой и нежностью, чем подумать о ком-то ещё рядом с собой.

Только вместе со злостью на свой эгоизм пришёл ещё и страх. Дикий страх того, что он узнает, как-нибудь догадается о моей по-детски наивной влюблённости в Романова, о которой я сама забыла так быстро и бесследно, словно и знать никогда не знала этого человека. И ведь намного раньше, чем узнала его истинное лицо.

— Не дай Бог ты когда-нибудь решишь провернуть от обиды что-нибудь подобное, Поль. Да я тогда… я… — Максим застопорился, по-видимому, пытаясь подобрать наиболее подходящее действие.

— Обидишься? Разозлишься? Убьёшь кого-нибудь? — я охотно попыталась подкинуть ему самые первые из пришедших на ум вариантов, а в ответ получила только укоризненный взгляд. Он нахмурился, между бровей появилась уже давно запримеченная мной маленькая морщинка, к которой мои пальцы потянулись быстрее, чем мозг успел осознать совершаемое действие и гаркнуть, чтоб не творила глупостей.

Слишком поздно. Подушечка указательного пальца коснулась кожи и легонько провела вверх, бережно разгладив её.

Я поймала его взгляд и смущённо отшатнулась, но реакция у Иванова всё же куда лучше моей: он успел схватить мою ладонь и легонько поцеловать пальцы. Все, по очереди.

— Вот смешно тебе, да? — проворчал недовольно он, всё же вернувшись обратно к незаконченному разговору, о котором я бы предпочла забыть. И шутила так легко, потому что, с одной стороны, была уверена, что «да я-то никогда и ни за что!», а с другой — в желудок вцепился зубами маленький червячок страха и стыда за своё прошлое и грыз, грыз, грыз. — Я вот, между прочим… ох блять! — Максим прервался и резко затормозил, успев заодно схватить меня за руку и потянуть на себя, обратно за угол дома. И прежде чем я успела как-то сформулировать зависший в ошеломлённом взгляде вопрос, сам пояснил: — Там мой Уизли с твоей Лавгуд разговаривает.

Я осторожно выглянула из-за его плеча, убедившись, что так оно и было: Слава и Рита стояли по разные стороны скамейки, и со стороны могло бы показаться, что они просто незнакомцы, случайно выбравшие похожее место для ожидания своих друзей. Каждый из них даже смотрел в свою сторону, Слава — на верхние этажи дома, выдыхая изо рта клубы пара вперемешку с сигаретным дымом, Рита — себе под ноги, ковыряя носком сапога корочку снега. Не очень захватывающая картина, если не вглядываться в то, как их губы по очереди шевелятся, а взгляды против воли так и тянутся друг к другу.

Мы с Ивановым подсматривали за ними молча, даже дыхание задерживали, словно боялись одним резким выдохом испортить весь момент, казавшийся очень хрупким, невесомым, непостоянным, как состояние пробивающегося на улице рассвета, ещё не отвоевавшего территорию у ночи, но уже начинающего одерживать первую победу.

И на фоне призрачного равновесия света и тьмы, застывшего в воздухе, две одинокие фигуры выглядели точно такими же застрявшими на мизерно-тонкой грани между любовью и ненавистью, обидой и раскаянием, прощением и прощанием.

Только вот незадача — Чанухин затушил сигарету о мусорную урну и, словно почувствовав неладное, оглянулся, сразу же наткнувшись взглядом на нас. А следом за ним и Марго, испуганно вздрогнувшая от наличия невольных свидетелей их разговора.

Взаимные приветствия вышли скомканными и неловкими, переглядывания между нами четверыми — многозначительными, попытки сделать вид, что ничего особенного ни у кого не произошло — неуклюжими и смешными. Мы с Ритой нацепили на себя дежурно-понурые улыбки, сработав синхронно, как сёстры-близняшки, Максим снова нахмурился (ох, как же меня тянуло снова расправить эту его морщинку, только на этот раз губами, а не пальцем), а Слава просто впал в задумчивость, в которой уже пребывал постоянно последние пару недель перед каникулами.

Выглядел Чанухин откровенно паршиво. Даже хуже, чем накануне их предновогоднего спектакля, когда я разговаривала с ним на репетиции. Тогда он был уставшим, раздосадованным и запутавшимся, теперь же просто потух, побледнел, выцвел на пару с такой же полупрозрачной Ритой. Больше не бросались в глаза своей яркостью рыжие волосы, потускневшие и посеревшие, словно щедро усыпанные пеплом сожжённых за собой мостов, не выделялись на бледной коже солнечные пятна веснушек, зато красиво переливался оттенками жёлтого и серого синяк на его скуле, решивший расцвести громадным бутоном перед тем, как завянуть.

Я знала, о чём говорила. Скромный маленький засос, случайно оставленный мне в последнюю ночь Ивановым, сейчас тоже расползся на половину плеча и слегка устрашал своим видом. Синяки на светлой и тонкой коже проявлялись от любого неудачного прикосновения, и по маленьким пятнышкам, оставшимся на моём теле от его пальцев, можно было как по хорошей шпаргалке вспоминать всё, что было между нами: одинокий след над локтем после недолгого совместного купания в ванной, пара на бёдрах с поездки ко мне в квартиру, россыпь на запястьях — ссора и его попытки удержать меня, и пятерня на ноге как ещё одно напоминание о нашем бесстыдном поведении перед моим вынужденным возвращением домой.

— Ты в порядке? — спросила я Марго, как только мы ожидаемо разделились на пары и Максим со Славой ушли вперёд на несколько шагов, достаточных, чтобы им не было слышно, о чём мы говорим.

— Бывало и лучше, — неожиданно честно пробормотала она и послала мне вымученную улыбку, тонкими пальцами обхватив мой локоть. Глубоко вздохнула, замедлила шаг ещё немного, ловко увеличивая расстояние от нас до парней, и полушёпотом сказала: — Вам не о чем переживать. Мы решили, что можем… общаться. Вполне нейтрально и не вспоминая прошлых обид, просто как… как приятели.

Она запнулась под конец, в последнюю секунду остановив себя от набившего оскомину «просто друзья», уже ставшего причиной многих слёз, неправильно принятых решений и неверно истолкованных чувств. И снова — на те же грабли.

Хотелось набрать полные ладони снега и высыпать его на голову подруге, а заодно щедро закинуть холодных комков ей за шиворот, чтобы заставить одуматься и попытаться исправить хоть что-то, пока не стало слишком поздно. Пока они не успели сделать друг другу ещё хуже.

А потом пришло очень отрезвляющее, прошедшее по телу ударом тока осознание, что начать мне стоило бы с себя. Привести свои мысли и чувства в порядок, разобраться со своими абсурдными страхами, неуверенностью в себе и необъяснимым стремлением любой ценой избежать привязанности, сделать что угодно, лишь бы не пришлось доверять тому, кто давно уже своими поступками заслужил доверие.

— Ты думаешь, что это хорошая идея? Продолжать всё так, словно ничего не было? — осторожно спросила я, заметив, как она тут же закусила губу. Значит, думала об этом, сомневалась в правильности своего решения, боялась снова ошибиться. — Я плохой советчик, Рит. Я мало смыслю в отношениях, но мне кажется, что лучше сразу всё обсудить и прояснить…

— Никаких отношений, Поль, — резко и уверенно перебила она, тряхнула головой, так что несколько пушистых светлых прядей выбились из-под капюшона и упали на лицо. — Теперь точно нет. Мне это больше не нужно, ему и подавно. Мы и правда собираемся просто поддерживать на людях видимость того, что не ненавидим друг друга так сильно, что глотки бы перегрызли не раздумывая.

— Кажется, пару месяцев назад я тоже заключала кое с кем подобное перемирие.