Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

Раздражение переросло в интерес, интерес — во взаимную симпатию. И это ведь прекрасно.

Мы нравимся друг другу, нам приятно проводить друг с другом время, нам весело и уютно вместе. Разве этого не достаточно? Разве не так я представляла себе свои первые отношения, не такие картинки лёгкого, беззаботного счастья рисовала в собственном воображении?

«Кому нужна твоя любовь, Полина?» — вторило противное эхо в моей голове, пока я снова уговаривала себя, что все эти высокие чувства, облекаемые в красивые слова в самый не подходящий для этого момент, только всё усложняют. А я ведь не хотела усложнять. Не хотела делать из наших отношений что-то возвышенное и вечное.

Только почему же тогда мне так обидно, тяжело и больно?

Не то чтобы я не верила в искренность Иванова. Нет, после проведённой вместе недели мне больше не казалось, что всё это может быть лишь частью какой-то игры, жестокого пари или обычным любопытством с его стороны. Но и осознание того, насколько мы разные по характеру, мировоззрению, даже социальному статусу — тоже пришло и теперь давило на меня огромной каменной плитой.

Можно сколько угодно плавать в розовых грёзах собственной влюблённости и надеяться на чудо, но мы ведь всё равно не сможем быть вместе долго и счастливо. Не вынесем, не вытерпим, не поймём друг друга. И лучше не привязываться, не топить своё сердце в том источнике блаженства, который иссохнет если не через месяц, то через год.

Мне хотелось бы абстрагироваться от собственных чувств, не придавать значения тому, как ноет от тоски всё моё естество, пока нам приходится держаться на расстоянии. Но вот незадача — не получалось. Я впадала, а зависимость, я влюблялась сильнее и сильнее, я привыкала к нему с каждой секундой, пока всё ещё могла считать его своим, а себя — его. И это было ужасно. Это было падением в пропасть, из которой мне не удастся выкарабкаться самостоятельно.

***

Первый учебный день представлялся мне ярким и солнечным, с радостно поющими на ветвях птицами, улыбками случайно встреченных прохожих и ощущением безграничного счастья от чувства наконец-то вновь обретённой свободы перемещения, пусть даже снятие домашнего ареста распространялось пока что исключительно на походы до гимназии и обратно.

Наверное, витая в мечтах, стоило всё же учесть хотя бы время года. Вместо тёплых солнечных лучей меня встретила утренняя мгла, усугублявшаяся почти потухнувшим старым фонарём у подъезда и жестоко хлестнувшая по щекам кусачим январским морозом. Вместо пронзительного щебета и пения — гул машин находящегося неподалёку шоссе, на котором ещё не успела собраться стандартная предрабочая пробка. А вот вместо сомнительных улыбок незнакомых людей меня ждало напряжённое, обеспокоенное и немного суровое выражение лица стоящего рядом с подъездом Иванова.

Я не кинулась ему на шею, чтобы задушить в своих объятиях, и не завизжала от радости, неожиданно настолько сильной, что меня по-настоящему парализовало от какого-то нездорового восторга, вызванного одним лишь его присутствием в паре шагов от меня.

Нет, я сильная и стойкая девочка, которая просто позволила ему самому смять талию пальцами настолько цепкими, что чувствовались клеймом на коже даже сквозь куртку и школьную форму, смять шапку под ладонью, юркнувшей на мой затылок и бесстыдно трепавшей тщательно заплетённую косу, смять мои губы поцелуем резким и требовательным, ещё чуть больше напора — и болезненным.

— Как же я соскучился, Поль. Ты себе даже не представляешь, — выдохнул он скомкано прямо в мой рот, словно сам не мог решить, что сейчас необходимо сильнее: высказать всё накипевшее-наболевшее или целовать меня снова и снова, так что от недостатка воздуха уже начинала кружиться голова.

— Очень даже представляю, — еле успела ввернуть я, воспользовавшись только парой секунд замешательства, пока он прервался, чтобы заботливо натянуть мне на уши почти свалившуюся с головы шапку.

Кажется, я собиралась сказать что-то ещё. Точно хотела — потому что успела разок неопределённо булькнуть какое-то жалкое подобие на слово, прежде чем мои губы и язык оказались снова захвачены и заняты чем-то более приятным и, пожалуй, более полезным, чем разговоры.

Вообще-то мы вот об этом всём не договаривались. И встретиться должны были только в гимназии — в одном из соседних дворов меня уже через пару минут будет ждать Рита, — но оторваться и поспешить на запланированную встречу с подругой я не могла. Ну как от него вообще можно уйти, когда мы не виделись уже целую вечность? И поцелуи такие тёплые и влажные, а движения ледяных пальцев, костяшками поглаживающих меня по щеке, разносили удары тока, долетающие прямиком до сердца. Всё настолько родное и одновременно с тем будоражаще-новое, что я собственные мысли, эмоции и даже мышцы собрать не могла, растекаясь перед ним источающим счастье густым киселем.

А ведь я бы попросила его не приходить, если бы знала. Ворчала бы, отбивалась и выпускала свои колючки, в отношении его давно уже мягкие и нежные, как у новорождённого ёжика. Но на деле — просто поддавалась, уступала и была благодарна ему за эту неожиданную инициативу и… за всё. Вообще за всё, что было, есть и ещё будет между нами.

За то, что рядом с ним мне кажется не таким уж страшным даже пойти против всего мира.

А вот вдали от него — страшно просто поднять голову и открыто взглянуть в глаза собственному отражению.

— Ну здравствуй, мой узник Азкабана, — с какой-то даже слегка извиняющейся улыбкой сказал Максим, когда мы наконец оторвались друг от друга, еле шевеля онемевшими от холода и поцелуев губами. Он поправлял мою одежду неуклюжими движениями, я пыталась помочь, но лишь перехватывала его пальцы и случайно постоянно накрывала своими, отчего мы оба смущались и поглядывали друг на друга украдкой, не до конца понимая, как именно себя вести.

— А где ты потерял своего Уизли? — хмыкнула я и напоследок всё же чмокнула его в подбородок, прежде чем неторопливо двинуться за ним вглубь дворов, через которые пролегал самый короткий путь до гимназии.

«А может…» — мелькнула у меня в голове шальная мысль, когда взгляд мазнул по его светлым, таким ледяным на ощупь ладоням, которые я могла хотя бы попытаться согреть своими тёплыми. Но только прикусила губу, запретила себе думать об этом и быстро сунула руки в карманы куртки, отметив, что Иванов в итоге поступил так же.

— Он где-то там должен ждать, — он неопределённо махнул головой в ту сторону, куда мы шли плечо к плечу, так и не решившись на что-то большее. — Задолбал он меня за эти дни так, будто в нём действительно сидят сразу семеро рыжих, но общаться мне пришлось исключительно с двумя младшенькими: ноющим неудачником и влюблённой девчонкой.

— Ты не знаешь, что у них теперь? С Ритой, — уточнила я, с содроганием вспоминая свою последнюю встречу с подругой. Из-за вида на её растерянного, осунувшегося, заплаканного лица мне было страшно отпускать её от себя, но сразу после теста она сорвалась и буквально убежала к себе домой, а все прошедшие дни общалась со мной скованно и напряжённо, будто стеснялась того, что пришла тогда ко мне.

Наверное, я бы тоже чувствовала себя ужасно на её месте. Даже после всех её признаний мне лично так и не хватило храбрости открыто рассказать о своих отношениях с Максимом, хотя умом-то я понимала и то, что она точно не станет осуждать, и то, что сама обо всём уже давно догадалась.

— Я, если честно, старался эту тему вообще не поднимать. Потому что просто не знаю, что сказать и какой вообще выход может быть из этой ситуации, — голос его стал глухим и отстранённым, а мне почему-то стало очень страшно услышать именно его мнение о том, что происходило между Ритой и Славой. — Я очень долго был на стороне Анохиной, Поль, но теперь… нет. Больше нет. Я поступки Славы не оправдываю и считаю их отвратительными, но из всех возможных вариантов поведения она выбрала самый неправильный.

Его слова звучали мягко — намного мягче, чем я ожидала. Даже с чуть прорывающейся наружу грустью человека, успевшего побывать по другую сторону предательства и прочувствовать на себе то же самое, что теперь должен был испытать его друг.