Заплатить за все (СИ) - Зайцева Мария
Не-е-е-е… Надо лично, нельзя никому такое доверить.
Через полчаса, вытаскивая кашляющую девку на берег, Горелый только мысленно хвалит себя за чуйку, безошибочно указавшую правильный путь.
Потому что даже представлять не хочется, что было бы, если б он, Горелый, на пару минут опоздал…
А так вдвойне прибыль: на голую прокуроршу насмотрелся, а там, кстати, очень даже есть, на что смотреть, прямо до слюней и стояка, особенно, если вспомнить, да наложить на сегодняшнее те впечатления от ее губ и сладкого трепыхания, когда в беседке зажал ее…
И спас ее от смерти глупой! Последнее особенно доставляет, потому что рано ей еще помирать! Должок за ней!
Горелый не собирается этот должок прямо сейчас с нее требовать, не зверь же совсем, но прокурорша вдруг распахивает глаза и смотрит так пристально и странно, что он теряется… И несет хуйню про искусственное дыхание… А сам не может убрать руки от нее, хотя надо бы… Баба чуть не померла, явно ей не до секса…
Но руки не убираются, а глаза ее, огромные, полные чего-то потустороннего, как бывает у людей, заглянувших за грань и чего-то там понявших о жизни и себе, завораживают…
И Горелый уже не думает, насколько это неправильно то, что он сейчас делает. И то, что собирается сделать.
Он просто падает в эти глаза, задыхается и ищет кислород в ее поцелуях. Странно, умирала она, а искусственное дыхание требуется ему…
Ее губы прохладные от воды и дрожат. А пальцы цепляются за его футболку, намертво фиксируются, словно она не может, не имеет сил отпустить его.
И Горелый теряет контроль полностью, наваливаясь, обхватывая ее, кажется, везде сразу, потому что ширины его лап хватает на все: на грудь, талию, и бедра раздвинуть, и щедро по промежности провести, поймать губами судорожный вздох, когда пальцами внутрь… И чуть не кончить от узости и влажности, такой горячей, такой манящей, что терпеть невозможно…
Мокрая резинка шорт, которые только и успел натянуть вместе с футболкой, выбегая из дома, оттягивается с трудом, и разорвать бы ее, нахер, но тогда домой они оба вернутся голыми…
Потому девчонку чуть выше, а сам чуть ниже, маленькая она такая, хоть и фигуристая, бедра такие крепкие, подрагивают, но не пытаются сомкнуться. И вообще она, кажется, приняла ситуацию, пальцы еще сжимает, а губы покорно раскрывает, позволяя себя иметь языком так, как Горелому хочется.
Что-то темное, страшное поднимается внутри, и хочется рычать, и держать сильнее, и метить свою добычу несдержанно губами и руками, чтоб вообще никто, чтоб только его!
Одно движение бедрами, тихий вскрик прямо в губы, испуганно расширенные зрачки… И теперь Горелый может с полной уверенностью сказать, что она — его. Полностью.
Внутри она совсем маленькая, словно не рожала, словно девочка, или он, Горелый, большой? И спасает только то, что влажная, горячая, протиснуться можно, хоть и с трудом.
И Горелый мягко, враскачку, продвигается вперед, напряженно и жадно ловя изменения на бледном потерянном лице прокурорши.
— Ты… — внезапно выдыхает она, и у Горелого все внутри обрывается, потому что кажется, что она сейчас поймет, что происходит, и заорет, запротестует… И Горячий спасительный трах превратится в насилие… Потому он наклоняется еще, пытаясь не дать ей закричать, поймать губами губы, но не успевает, Карина выгибается, обхватывает его за бедра ногами, сжимает и продолжает, — ты… Большой очень…
Уф!!! Такого облегчения Горелый, кажется, уже сто лет не испытывал! Большой, да… Большой, детка! Но тебе понравится!
Именно это он хочет сказать, но почему-то говорит совсем другое:
— Расслабься чуть-чуть… Потерпи, малыш…
Почему она вдруг из сучки и твари становится малышом, одному богу известно, но вот вырывается, назад не заберешь… Да и ложится хорошо сейчас на их ситуацию, прямо в тему.
Карина не протестует против такого прозвища, выдыхает и реально расслабляет внутренние мышцы, до этого явно пребывающие в стрессе от размеров вторженца.
И Горелый счастливо и долго целует ее раскрытый в стоне рот и двигается, двигается, двигается.
Сначала аккуратничая чуть-чуть, потому что страшно, мелкая такая… Но потом, поняв, что там, внутри, все уже давно готово и очень даже хочет полноценного секса, отпускает себя.
Карину мотает по траве, мокрые волосы волной полощутся вперед и назад, затем хлещут его по рукам, когда Горелый садится и тянет ее на себя, усаживая сверху, но контролируя каждое движение.
Ощущение кайфа непередаваемо. Это словно что-то заоблачное, что-то настолько нереальное, что невозможно описать, только чувствовать.
Ее тонкую талию в лапах, ломкую и гибкую, ее губы раскрытые, искусанные, красные, звуки, которые она издает, сладкие, мяукающие, нежные очень. Все это заводит до красных пятен перед глазами, заставляет ускоряться, все сильнее двигаться, полностью погружаясь в дозволенный, внезапно так полно и сладко обломившийся кайф.
Горелый не думает о том, что трахает сейчас тварь, лишившую его шести лет жизни, не испытывает ожидаемого триумфа по этому поводу, как должен был бы. Нет, он просто умирает от удовольствия и не хочет, чтоб это заканчивалось. Тянет кайф столько, сколько это возможно.
Карина кончает, изгибается, кусает его в плечо, стремясь спрятать крик, сжимает его внутри сладко-сладко, но Горелому мало! Мало!
Он чуть тормозит, пережидая ее оргазм, затем снимает с себя и ставит на колени. С этого ракурса зрелище вообще сбивающее с ног, но Горелый всегда был крепким мужиком, потому только облизывается и снова погружается в узкую влажность.
И в этой позе, похоже, ощущения куда как ярче, потому что сокращаться и кричать Карина принимается буквально через пару толчков, выгибается, поворачивается, чтоб посмотреть на дикого любовника, но затем полностью теряет себя, и только бьется под ним, словно пойманная рыба, выстанывая свое удовольствие в сжатый кулак.
Горелый смотрит на ее узкую спину, на влажные, разметавшиеся по плечам волосы, плавный переход от талии к бедрам, свой мокрый напряженный член, появляющийся и исчезающий в ней… И с наслаждением пару раз бьет по ягодицам, оставляя красные следы. На каждый удар Карина вскрикивает и сжимает его внутри, доводя Горелого до пика.
А затем снова выгибается, когда он тянет ее за волосы вверх, перехватывает под грудью и, рыча, принимается бешено вбиваться, стремясь к своему кайфу. И кончает одновременно с ним. Опять.
Вот сучка, даже тут поимела его!
Больше кайфа словила!
Глава 13
Горелый совершенно дикий, бешеный, оказывается! Он берет меня до такой степени жестко и жадно, что ощущение, будто оказываюсь в водовороте, неостановимом и жутком. Задыхаюсь, хватаясь за его плечи, пытаюсь хоть немного поучаствовать в происходящем не в качестве игрушки для секса, а в роли полноценного партнера, но это невозможно!
Он полностью доминирует, и чувствуется, что такое положение вещей для него самое естественное, правильное.
Как при всей своей гребаной маскулинности и непроходимой самцовости он умудряется еще и кайф мне доставить, непонятно. Наверно, тут дело даже не в нем, а в том, что секса у меня не было с отъезда из столицы. То есть пиздец, как давно.
Руки и садовый шланг — это, конечно, неплохо, но хорошего мужского члена не заменят. Потому что к члену прилагаются еще и тестостерон, и заражающая меня похоть, и, несмотря на грубость и пошлость, непередаваемое ощущение того, что тебя хотят безумно, бешено, до звезд перед глазами. Сюда еще добавить то, что совсем недавно едва не умерла, и теперь неистово хочется жить, во всех смыслах этого слова — и вуаля! Готов коктейль, который мне голову напрочь снес.
А Горелый, гад такой, этим с наслаждением воспользовался. И продолжает пользоваться!
Коленно-локтевая, чувствуется, заводит даже больше, чем все остальные позы, он рычит еще громче, матерится, да так, что обиды нет, потому что в этом мате сплошное восхищение, выражение эмоций от непередаваемого кайфа, а руки такие жесткие и опытные, что одно удовольствие им подчиняться.
