Обнаженная. История Эмманюэль - Сильвия Кристель
— Это не твое!
Она просто злобная тварь. Хочет укусить побольнее, отомстить. Но за что? Мать не возражает, силы не равны. Она вся опустошена, а в той, другой, кипит желчь. Я подхожу, хочу взять вазу, мать берет меня за руку:
— Ладно, пойдем…
— Берите вазу!
Подняв голову, я вижу, что отец за всем этим наблюдал — он стоял на верху лестницы. Избегая моего взгляда, он быстро поднимается по ступенькам.
Мы уходим из отеля, оставив дверь полуоткрытой. Мать прижимает к животу вазу, а я, вытянув перед собой руки, несу, как трофей, маленькую шкатулку.
В квартирке тесновато, зато мы у себя дома, отсюда нас не выгонишь. Братик с сестрой целыми днями пререкаются. Они выросли. Марианна — серьезная, волевая и самоотверженная молодая девушка. Николя — еще мальчишка, шатающийся неизвестно где, длинноволосый; мать частенько грозится остричь его парикмахерскими ножницами, но никак не может поймать. Мать старается соблюдать видимость порядка и делает вид, что все хорошо. Она нашла работу. Судья заявил, что моя мама не нуждается в содержании и должна работать. Это она и делает, как всегда много, устроившись подгонять одежду в шикарный бутик.
— Теперь мы станем настоящей семьей! Будем хорошо питаться, перестанем пре-ре-кать-ся!
Последнее слово мать чеканит как молотом — ей необходимо привлечь внимание Марианны и Николя, которые как раз собачатся, пока она оглашает свой вердикт о переходе к здоровому образу жизни.
Мать изменилась, в ней стало больше тепла, мягкости. Она прилагает все усилия, чтобы хорошо о нас заботиться. Поздновато, но все равно здорово. «Лучше поздно, чем никогда». Таков новый лозунг. Чем чаще она повторяет эту банальную фразу, тем больше вписывается в течение жизни, в ее неторопливый ход: мать обрела надежду.
Ну вот, теперь мать нас воспитывает. Она понимает, что мы — все, что у нее осталось, и ничего тут изменить нельзя. Она поддерживает меня, убеждает, что у меня все мыслимые таланты, что я могу преуспеть. Чего? Я выслушиваю эту неожиданную и непривычную похвалу. Я недоумеваю. Я снова с ней сближаюсь. От ее застарелого, хорошо знакомого равнодушия не осталось и следа, но я боюсь в это поверить. Понадобится, чтобы мать повторяла мне изо дня в день, с утра до вечера, трезвая и пьяная, счастливая и несчастная, весь остаток ее погибшей жизни, что она любит меня и что у меня есть талант, настоящий, талант быть любимой, и только тогда, с трудом поверив в это, я, может быть, отвечу на внезапно проснувшуюся любовь и поверю, что слова эти не просто сотрясение воздуха, что они перевешивают прошлое.
Год мать прожила здоровой жизнью, без спиртного. Потом она снова стала пить, с временными перерывами и с ожиданием, которое так и не прошло. Исподтишка, украдкой, все увеличивая дозы, она всего за несколько месяцев вернулась к старому. Алкоголь и табак до конца жизни останутся для нее отдыхом, утоляющим боль лекарством.
«Мерседес» с открытым верхом лихо взбегает по дорожке, ведущей к пансиону. Машина ворчит, сигналит, заезжает на газон, потом съезжает с него и останавливается в нескольких метрах от сестры Марии Иммакулаты, которая с трудом сдерживает ужас и ярость. С доброй делянки ее подстриженного зеленого газона снят скальп. Она гневно сверлит взглядом незнакомца в черном, и я вижу, что добрая сестра Мария сейчас бросится на защиту своих владений.
— Это мой отец, — говорю я, сконфуженная и счастливая. — С самого утра жду.
Отец выскакивает из только что заглохшего астероида и идет прямо ко мне, раскрыв объятия. Я бегу навстречу и прижимаюсь к нему. В машине сидит дрянь. Она накрасилась под карикатурную женственную простушку, с которой мой отец наконец-таки обрел размеренную и счастливую жизнь. «Вот, вот кому нравится, когда в нее лезут», — думаю я.
Она выходит из машины, идет мимо меня и устремляется к сестре Марии Иммакулате, которая отступает на шаг.
— Матушка!! — кричит она.
— Сестра моя! — поправляет ее Мария.
— Сестра моя, я новая мадам Кристель, и должна предупредить, — она хватает сестру Марию Иммакулату за локоть и уводит ее в сторону. — Со мной вам будет нелегко! Пьянству — бой! Я сама буду воспитывать мужниных дочерей…
Отец берет меня за руку, улыбается и ведет к машине.
Дрянь оживленно спорит с сестрой Марией Иммакулатой, которая старается отделаться от нее, поминутно высвобождая локоток. Отец ловко пользуется моментом и исчезает вместе со мной: мы несколько минут покатаемся.
Воскресенье, весна в цвету, воздух свеж. Я запрокидываю голову и отдаюсь на волю мотора, его монотонного механического гудения, мне так его не хватает. Отец молчит, он счастлив, и я мчусь с ним в моем маленьком поезде с откидным верхом.
Когда я вернулась, сестра Иммакулата припечатала:
— Тут только одно остается, дочь моя, — молиться!
Я пришла попрощаться с сестрой Марией Иммакулатой. Я защитила диплом бакалавра и хочу сообщить ей об этом. С редкой для нее нежностью она гладит меня по щеке и говорит, что за меня ей беспокоиться нечего. Я обсуждаю с ней планы на жизнь, ведь их полагается иметь: я хочу стать учительницей.
— Хочу преподавать, сочувствовать…
У меня неуверенный голос, как будто я сама себя в чем-то убеждаю.
— Что ж… — равнодушно отвечает сестра Мария.
Она, кажется, тоже не уверена. Она хорошо знает и меня, и цену моим благим намерениям. Ну а что делать? Я предпочла бы не делать ничего. Ждать, что жизнь устроится сама собой. Но так нельзя, надо строить
