Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

Но дальше будет хуже.

Дальше будут бить по-настоящему и опускать. Там много не надо: могут и палкой выебать, могут и хуем по губам — главное заснять. Вряд ли мне хватит дури и сил сопротивляться — разденут, свяжут… А потом этой записью по гроб жизни будут шантажировать.

Ночь прошла как в бреду. Да и день тянулся натужно, со скрипом, в раздумьях. От них не отвлекали ни негромкие разговоры сокамерников, ни потрёпанная книга без обложки, ни старенький телевизор, что бормотал в углу.

— Емельянов, слегка! — громыхнула дверь ближе к вечеру.

На местном наречии это значило: ко мне снова кто-то пришёл.

Жаль, что не «слегка с вещами». Я послушно поднялся, ожидая увидеть к комнате для допросов следователя или адвоката, но меня ждал не он.

Высокая, статная, сухая, сердитая фигура графа Шувалова напротив окна в маленькой допросной смотрелась как никогда органично: вспомнились офицеры царской охранки, какой-нибудь генерал-губернатор в длинной шинели. Хотя нет, не будем марать светлые имена белых офицеров, большинство из них были людьми честными и благородными. А этот, блядь, просто конь с голубыми яйцами.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Ну, что, Сергей Анатольевич, друзей навестили? Жену повидали? — царственно указал он на лавку. — Пора и честь знать.

— Да уж, поимел честь, поимей и совесть. Ждёте благодарностей, Андрей Ильич? — проигнорировал я и его приглашение, и его чёрство-учтивый, жёсткий взгляд. Но, стоящий позади меня конвоир немилосердно ткнул дубинкой в бок, заставив подчиниться. И по повелительному кивку господина Шувалова, вышел.

Объяснять, что «друзья» — это были те крепкие ребятки, что пересчитали мне рёбра, а свидания, где посетитель и заключённый имеют возможность общаться, принимать пищу, мыться и спать, да ещё проходят без постоянного надзора в специальной комнатушке, в принципе разрешены только осужденным, то есть после решения суда — было лишним. Как и то, что это была его величайшая графская милость: хочет накажет, хочет наградит. Что мне наглядно показали.

— Надеюсь, теперь разговор выйдет у нас предметный, обстоятельный, Сергей Анатольевич?

— Да я вату и не катаю, Андрей Ильич. Человек я серьёзный, деловой, прагматичный. Попусту ничьё время не трачу, в отличие от вас.

— В отличие от меня? — удивился он.

— Ну а как ещё назвать эти ваши па, — потёр я запястья, передавленные плотно застёгнутыми наручниками. — Эти танцевальные экзерсисы, то исполненные незадачливой прима-балериной, то неуклюжей массовкой. Да и сами вы, прямо скажем, танцор так себе.

Я харкнул ему под ноги, чтобы стоял, где стоит. И, он, было сделавший шаг вперёд в своих начищенных итальянских ботинках, брезгливо отскочил, переступив ногами.

— Я же говорю: так себе танцор, — усмехнулся я, глядя на этот его притоп-прихлоп.

Конечно, разозлил, заставив приплясывать, да ещё под свою дудку. Но лишь черты его узкого породистого лица стали жёстче, голос он не повысил:

— Демонстрировать свою грубость и невежество не обязательно, Сергей Анатольевич. Но, как вы понимаете: всё в ваших руках. Добровольно соглашаетесь на мои условия — и вас освободят. Нет — вас заставят принять мои условия.

Ага, держи, Серёга, карман шире — освободят. Я усмехнулся.

— Вы мне анекдот про Аленький Цветочек сейчас напомнили. «Привези мне, папенька, чудище страшное для утех сексуальных, — пропищал я тоненьким голоском. — Нет? Хорошо, пойдём длинным путём: привези мне, папенька Цветочек Аленький. Значит, пойдём длинным путём, Андрей Ильич?

Граф улыбнулся. Натянуто. Снисходительно.

Только на хуй мне не упала его снисходительность.

— Не нуждаюсь я, Ваше Сиятельство, ни в вашей помощи, ни в вашей милости. Не вы меня сюда посадили — я сел сам. Сам и выйду. Вы во мне нуждаетесь. И словам вашим грош цена. А я, знаете ли, людям, которые за свои слова не отвечают, не доверяю.

— Вы не выйдете отсюда без моей помощи, господин Емельянов, — разозлился он. Правда всегда злит. А он знал, что именно так и было: мне с его царской милости вроде как даровали жизнь и свободу, но Сагитов срать хотел на его приказы. И выбил у господина графа табуреточку из-под ног. Ох, как выбил! Теперь он выглядел старым пиздаболом. И это ему ой как мешало вести со мной беседу.   

— Ой ли! — усмехнулся я. — Не знаю, что вы там о себе возомнили, но такие царьки как вы, чьи приказы даже их подчинённые не выполняют, мне не интересны. 

— И всё же вы живы, — смотрел он на меня сверху вниз холодно, жёстко. А когда замолкал, давая мне слово, поигрывал желваками на худом лице.

— Благодаря самоотверженности моих людей, а не вашей милостью. Так что я вам ничего не должен.

— Ну что ж, — вздохнул он, словно я его утомил. — Надеялся, что до этого не дойдёт, но, вижу, вы куда упрямее, чем я думал.  — Подняв со скамьи, он припечатал к столу толстую папку.  — Освежить вам память? — достал из конверта фотографии, явно откопированные специально, и швырнул.

Снимки рассыпались по столу веером. И словно прошлое взглянуло на меня, требуя ответа. Окровавленные тела. Остекленевшие глаза. Застывшие посмертными масками лица. Избитая Настя. Застреленный Лука. Убитый Давыд. И — совсем уж по дых — гроб с моей женой, заваленный цветами.

Довольный произведённым эффектом, Шувалов усмехнулся.  

— Срок давности по этим делам двадцать лет. А прошло семнадцать. Вы же понимаете, Сергей, что сколько бы ни отмалчивались, если я приобщу это к свежему делу, то сидеть вам пожизненно. И сидеть вам будет очень не сладко: об этом я тоже позабочусь. Хотите получить эту папочку?

— Нет, Андрей Ильич, — равнодушно покачал я головой.

— Нет?! — удивился он, я бы даже сказал искренне.

Не того парня ты решил взять на характер, дядя. Не того. Зря на хер нитки наматываешь.

— Нет, — я уверенно покачал головой. — Но, если уж вы в ней так заинтересованы, покажите папочку моему адвокату. В любом случае сторона обвинения будет обязана предоставить все до единой бумажки, что приобщат к делу. Так сэкономьте нам время и нервы. Если Валентин Аркадьевич сочтёт вашу папочку полезной, тогда и поговорим, — я встал. — Может быть.

— Вы пытаетесь диктовать мне условия? — расправил он и без того прямые плечи и гадливо сморщился. Впрочем, он всегда ходил с таким лицом, словно его накрахмаленная манишка измазана навозом: изящно вырезанные ноздри тонкого прямого носа презрительно подрагивали, губы брезгливо кривились.

— Я не пытаюсь, Ваше Сиятельство, — приподнял я одну бровь, меряя его взглядом. — Я диктую. И да, я упрямый. Может, выгляжу тупым, но не такой дурак, как вам кажется. Я вам нужен куда больше, Андрей Ильич, чем вы мне. И нужен живым: а я чуть не получил пулю в грудь — что сказало куда больше о вашем бессилии, чем о силе. Теперь вот это, — оттолкнул я фотографии. — И мои замороженные счета. И закрытый ресторан. И сгоревший склад. Всё это говорит только об одном — о вашей беспомощности. О безысходности, даже отчаянии, не побоюсь этого слова. Крайнем отчаянии. Если могли, вы бы уже получили, что хотите, и плевать вам сгнию я в тюрьме или выйду — вам это стало бы безразлично. Но вы здесь, а значит, не получили ничего. И это вас крайне утомляет.

Маска на его гладко выбритом лице застыла прямо как у Короля Ночи из «Игр престолов» — злобная, бездушная, ледяная. Костяная.

— Да и вы не смогли учесть всё, не правда ли, Сергей Анатольевич? — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Не ошибается тот, кто ничего не делает. 

— Справедливо, — усмехнулся я. — И лучше бы вам ничего не делать. Всё и так сложилось — лучше не придумаешь. Я сел. Перестал путаться у вас под ногами. Но вы обрадовались, расслабились, решили, что желаемое уже у вас в кармане и… жестоко проебались, — улыбнулся я широко, издевательски. Гнусно. — Что-то пошло не так?

— Всё пошло так! — выплюнул он и заиграл сведёнными от злости желваками. 

— Да, бросьте! — зевнул я и лениво почесал отросшую щетину. — Признайтесь, всё из рук вон плохо. Вы пытались оставить меня без средств к существованию. Думали стану покладистее? Не вышло: оказалось не все голодные сговорчивы. Решили поссорить с друзьями, подорвать мою деловую репутацию? Опять мимо. Люди молчат, на рожон не лезут, но не глупы, понимают, что к чему. Пытались заинтересовать парнишку? Уверен, пытались. Но Руслан Кретов, смеха ради создавший хреньку, которую теперь вам так хочется, тоже не продался. Знаю, упрямый парень. Точно знаю, — кивнул я. — И знаете, почему? Потому что он мой парень. Я других не держу. Вот вы с досады заводик и спалили. Да не достанься ты никому! — взмахнул я связанными наручниками руками. — А до коллекции господина Вальда вы без меня не доберётесь, хоть через задницу наизнанку вывернетесь — без меня её никому не получить. Как-то так. Не всё покупается, Андрей Ильич. Не все покупаются!