Жена Моцарта (СИ) - Лабрус Елена

— Евгения Игоревна, — степенно поклонился статный пожилой мужчина.

Я не испытывала к нему никаких особых эмоций, как и к большинству отцовских влиятельных знакомых. Меня удивил тот факт, что граф нанёс визит, когда отец уехал, но я вежливо промолчала.

А граф положил трость. Снял перчатки. Бросил на спинку стула сырое от дождя пальто. И, перевесив трость на сгиб локтя, проследовал за мамой, что освободилась и вышла его встретить.

«Он приехал к маме?» — ещё больше удивилась я, провожая их глазами.

Но у меня в кармане зазвонил телефон и — граф Шувалов, разговор с Барановским — всё отошло на второй план, когда адвокат сказал, что мне разрешили свидание с мужем.

 Глава 8. Евгения

Вновь оказаться в руках мужа — это было похоже на сказку, на волшебный сон, на сбывшиеся мечты.

«Только не плакать! Не плакать! Не плакать!» — уговаривала я себя, глядя на его разбитую губу, на сбитые костяшки и старалась не думать про синяки — подрался? избили? — когда на ходу он расстегнул знакомый спортивный костюм.

— Малыш, — выдохнул Сергей, и прижал меня к себе, едва дверь в комнату для семейных свиданий захлопнулась. Потянулся к лицу, к волосам, к губам. А потом подхватил на руки и прижал к стене.

Я бы всё равно не устояла. Вспыхнула как спичка. Завелась мгновенно.

Ноги подкашивались от его близости. Голова кружилась. Дыхание сбилось. И всё, что хотелось говорить, сдирая платье: «Мой… мой… мой… мой».

Мой родной. Мой любимый. Мой желанный. Мой…

— А-а-Ах! — выдохнула я в его плечо, когда он в меня вошёл.

— М-м-м-н! — застонала, обвивая его шею руками, когда начал двигаться.

И на каждый толчок, на каждый его резкий выдох, на каждое упругое движение ягодиц умирала и воскресала вновь.

Мысли рождались и не заканчивались, перекрикивая друг друга, перебивая, жаля:

Пусть это никогда не заканчивается, пусть…

Господи, как я соскучилась, как невыносимо я соскучилась…

Я не отпущу его, я не смогу. Не смогу больше с ним расстаться…

— Я люблю тебя, — ловила я его губы.

— Люблю, — шептала сквозь солёный вкус крови.

— Тебя! Одного… А-а-А! — всхлипывала, дрожа в предвкушении неминуемой разрядки.

И в блаженном мареве небытия, ловя судороги его сильного тела, истаивала тонким облачком в его небесах, теряя связь с реальностью, рассудок, сознание.

— Привет! — открыла я глаза, чувствуя себя, словно возродилась из пепла.

— Привет! — улыбнулся он, поставив меня на пол, вытер пот, что тёк по лицу, вытер кровь, что текла с рассечённой губы и уткнулся в шею. — Как же я соскучился. Но мне понравилось так здороваться.

— Надо ввести в привычку, — погладила я его по лысой, гладко выбритой мокрой голове, ощупывая старые шрамы, свежую ссадину.

— Обязательно, — согласился он.

Куда мы двигались дальше, о чём спрашивал он, что отвечала я, как мы оказались на узкой койке, что стояла в маленькой камере — я не помню. Да разве это было важно — слова, действие, движение. Важными были звук его голоса, тепло его рук, запах его кожи, колкость его щетины.

— Ты решил отпустить бороду, — провела я рукой по лицу.

— Говорят, в мужском коллективе всё просто: кто с бородой, тот ебёт, а кто без — того ебут, — засмеялся он, увидев моё вытянувшееся лицо. — Прости, тюремный юмор.

— Для человека, на котором живого места нет, — вела я пальцем по рёбрам, покрытыми синяками, — ты что-то слишком радостный.

— Малыш, когда ты видела меня без синяков? Это моё обычное состояние. День прошёл зря, если я не отдам кому-нибудь печень или не получу две пули в грудь.

Чёрт бы тебя побрал, Моцарт! Ну как у тебя это получалось? Как выходило, что рядом с тобой ничего не страшно? Как ты умудрялся вселять в меня эту веру в завтрашний день, эту уверенность, спокойствие, счастье просто тем, что был рядом?

— Ну, рассказывай, бандитка моя, — улыбнулся он. — По лицу вижу, ты столько всего хочешь мне поведать. Как там Иван? Целестина? Антон? Ему правда нравится Ди?

— Не знаю, — села я. Прислонилась спиной к стене и закинула на него ноги. — Но это не только я заметила. И Сашка. И Эля. И даже обе её подружки.

— Серьёзно?! — выпучил он глаза. — У Целестины есть подружки?

— Твоя Эля такой бездонный сундук с секретами, что я даже не знаю, что выпрыгнет из него в следующий раз, — усмехнулась я.

Под аккомпанемент его «хм…», «м-да» и «оба-на» я рассказала про ритуал. В конце он даже присвистнул. Но не спросил ни про светящийся камень, ни про молитву, что я даже принесла ему показать, достала из кармана. Телефон Кирки, что я вдруг обнаружила на обратной стороне, навёл его совсем на другие мысли.

— А Элькин телефон? У Руслана получилось что-нибудь узнать?

— Получилось, — убирая картонку в карман я вдруг подумала: а не специально ли Кирка её «забыла». Не позвонить ли ей? — Может, не так много, как хотелось бы. Но голосовое сообщение, приказ, что она получила, был адресован не ей. Его переслала некая Лилит. Тебе это имя о чём-нибудь говорит?

— Не больше, чем Кирка и Химара, или как там ты назвала этого вьюношу? Химар?

— А название «Дети Самаэля»?

Сергей выразительно моргнул: закрыл и снова открыл глаза.

Что?

— Ясно, — кивнула я. — Но хотя бы выжженный у неё между лопаток крест ты видел? Не мог не видеть.

— Ну, крест видел, да. История там была пренеприятнейшая. Её чуть не сожгли живьём на костре. Привязали к настоящему столбу на настоящем эшафоте, сена вокруг наложили. Мы едва успели. Я видел, как заживал этот шрам, делал ей примочки с медным купоросом: так моя бабушка ожоги лечила. А Катина мама работала в аптеке — давала мази разные обезболивающие, от воспаления. Мы с Катей как раз собирались пожениться, а Целестине тогда едва исполнилось семнадцать, — рассказывал он спокойно, словно и не про себя. — Они как-то связаны? Эти «Дети» и перевёрнутый крест?..

— Очень тесно, — ответила я. — «Дети Самаэля» выжигают такой знак своим адептам как символ посвящения. Это тайное братство, сыны и дочери которого — люди с уникальными способностями. Не обязательно экстрасенсорными, любыми. Иногда это высокий болевой порог, точность стрельбы, идеальный слух или обострённое восприятие запахов. Иногда просто необычная внешность, редкие заболевания или особенности развития. В братстве их учат принимать себя такими как есть, дают возможность самовыражаться и развивать свои способности, оказывают поддержку и помощь. Что-то вроде Фонда Моцарта, только там собирают всяких фриков.

— С языка сняла, — усмехнулся Моцарт. Он слушал меня, положив руки под голову. И хмурая складка между его бровей становилась тем глубже, чем больше я рассказывала. — И эта Лилит тоже из братства?

— Подозреваю, вернее Иван подозревает, она лидер братства. Если верить интернету по каббале Лилит стала женой Самаэля после того как тот совратил Еву, и она родила от него Каина, а сама Лилит была первой женой Адама, а, когда он её бросил, стала злой демоницей. По другим источникам дама тоже мстительная: убивает детей и беременных женщин. И, возможно, имя это она взяла не зря. При посвящении адепты берут себе имена знаковых, нарицательных, мифических, разных пафосных персонажей, что чем-то им близки: Церцея — колдунья, Кассандра — прорицательница, Химар — по сути химера, два в одном. Пока наверняка трудно сказать. Элю я ни о чём не спрашивала. Да и слаба она ещё. Но почти все звонки на этот её телефон были от Лилит — так Эля назвала её в контактах. И «нераспознанный» был с того же айпи-адреса, как выяснил Руслан. Скажи, нам надо что-то с этим делать? Потому что это ещё не всё.

Сергей кивнул, побуждая меня продолжать.

— Ты видел руки своего отца?

— Неожиданно, — удивился он, закатил глаза к потолку и, сделав ими движение туда-сюда, словно что-то прикидывал, ответил:

— Левую. На правой он после аварии носит телесную перчатку. А что?

— Боюсь, там выжжен такой же крест. И, думаю, твой отец интересовался Дианой. Лет семь назад. Может, конечно, это не он. Но у твоего отца на руке крест точно был. И у мужчины, что приходил на танцы к десятилетней Диане — тоже.